В своем дневнике Муравьев писал: «С таким бестолковым народом каши не сваришь! Точно можно лишь сказать, что туркмены не расположены к персиянам, которых грабят, и те их грабят в свою очередь. Правительство наше, кажется мне, должно бы без всяких переговоров, избрав на берегу удобное место, не спрашивая никого, начать строение крепости, и, назвав одного из старшин туркменских ханом, поддерживать его. Могут ли быть средства для переговоров с народом жадным, который едва повинуется своим старшинам, коим нет числа?»

В своих предпочтениях, кого ставить ханом у туркмен, капитан уже определился. Рассмотрев во время переговоров старшин, он счел, что даже самые умные из них «на переговоры приезжают только для того, чтобы нажраться до отвала плова и получить подарки» и готовы брать деньги от любого, кто предложит. Надежнее всех и смышленей ему показался Киат-ага.

Именно Киат наиболее связно рассказал о том, что туркмены делятся на три племени. Те, что живут на побережье, называются иомудами — их набирается около 40 тысяч семейств. С ними граничит племя кекленов, земли которых тянутся до Хорасана. Туркмены племени теке насчитывают свыше 50 тысяч семейств; они живут к северу от кеклен, к востоку от иомудов, на юг от Хивы, к западу от Бухары. Иомуды находятся с теке во вражде: они друг у друга похищают людей и торгуют ими.

Киат регулярно сообщал об опасностях, поджидавших русских. Так, он предупредил, чтобы русские проявляли осторожность, так как в аулах, расположенных выше по реке, замечены персидские лазутчики, предлагающие туркменам деньги за то, чтобы они, засев в камышах, отстреливали русских из водоносной команды.

Наконец, потеряв терпение и не видя проку в дальнейшем затягивании пустых переговоров, Пономарев предпринял решительные меры. Он зазвал на борт корвета наиболее надежных из старшин и предложил им дать Киату доверенность вести переговоры от лица племен и выдать посольские письма к нему, Пономареву, и к наместнику Ермолову. После этого разговора были составлены письма. В них содержалась просьба от лица туркмен к русскому правительству о помощи против персов и выражалось «душевное удовольствие представить избрание удобных мест для построения по всему берегу, от Серебряного бугра до Балканского залива, мест для складывания товаров».

В конце августа корвет «Казань» прибыл к Гассан-Кули, родному аулу Киата. Жители Гассан-Кули выделывали отличные ковры и строили киржамы. В честь гостей Киат устроил состязания местных молодцов, на которых воины стреляли из луков, скакали, бегали, боролись. Призовые деньги щедрой рукой раздавал майор Пономарев.

О жителях Гассан-Кули в заметках Муравьева сказано, что ружья у них персидские, а порох свой, очень плохой, потому выстрелы получаются слабые. «Жизнь они ведут праздную, получая доходы от продажи нефти и соли в Персию. Нефть берут на нефтяном острове, примерно по 2 тыс. пудов в год. Соляные копи и нефтяные промыслы принадлежат балханским жителям, но гассан-кулинцы, имея большое количество киржамов, зарабатывают на перевозе этих товаров в Персию, скупая его у добытчиков».

К месту стоянки корвета, в Гассан-Кули, прибыл кази — духовный глава туркмен, за которым особо посылали Петровича. Кази оказался совсем молодым человеком, тем не менее он пользовался большим доверием местных жителей. Подарки, поднесенные офицерами кази, очень его расположили к русским, и это расположение передалось туркменам. Таким образом, исчезли все препятствия к выполнению задуманного русскими плана. 29 августа 1819 года на собрании туркменских старшин Киат-ага был объявлен туркменским послом. Перед собранием «почтенным людям», от которых зависело решение дела, было обещано немало даров — как вскоре выяснилось, больше, чем могли дать на самом деле, и потому при раздаче не обошлось без обид: двое старшин, Иль-Магомет и Гелу-хан, сочли подарки недостаточными и отказались принять их. Пономарев пробовал их уговорить, но старшины упорствовали. Тогда майор, выйдя из себя, изругал «почтенных людей» последними словами на все лады, и те вдруг присмирели, утратив спесь и гордость, стали смирнее овечек и подарки приняли с поклонами. Это дало повод Муравьеву свои заметки пополнить следующим замечанием: «Сие средство необходимо нужно при обращении с азиятцами. Глупый народ сей робок перед тем, кто бойчее его, хотя бы и самое большое превосходство сил на их стороне было».

В начале сентября корвет совершил переход до Красноводского залива, став на якорь в виду кочевья на берегу. Здесь со дня на день ждали караван, шедший в Хиву с грузом ковров и рыбьего клея. Муравьев надеялся, что с ним явится проводник, который доставит его в Хиву. 13 сентября караван пришел. Муравьев стал спешно укладывать вещи, нанимать верблюдов и лошадей. С первым проводником не сошлись в цене, но он привел своего товарища по имени Сеид, с которым поладили.

Пономарев заготовил для капитана письма к хивинскому хану, в которых Муравьев, офицер Главного штаба, выдавался за чиновника русской таможенной службы, имевшего поручение сообщить правителю Хивы, что высадка русских на туркменский берег произведена по приказанию наместника Ермолова «с целью заведения торговых сношений с туркменскими племенами». «Таможенный чиновник» должен был предложить хану присылать хивинских купцов с товарами к туркменскому берегу и, таким образом, покончить с опасностями торгового пути через киргизские владения. Чтобы окончательно устроить это дело, капитану предписывалось добиваться от хана присылки посла к Пономареву, который собирался ждать его возвращения в Балканском заливе. Были оговорены тайные знаки: если после одной из строк письма Муравьев ставил короткую черточку, это означало, что все в порядке; длинная черта сообщала: «Дела не очень хорошие»; волнистая линия значила полную неудачу и крах предприятия.

Муравьев и Петрович, шедший вместе с ним, решили взять только верблюдов — лошадей, да и то плохоньких, им предложили по слишком высокой цене. Когда все было готово, 18 сентября вечером Муравьев съехал на берег и переночевал в туркменской кибитке. В последнюю ночь перед выходом он написал в дневнике: «Я имею весьма мало надежды на возвращение, но довольно спокоен, ибо уже сделал первый шаг к исполнению той трудной обязанности, которую взял на себя и без исполнения которой, мне кажется, я не имею права показаться перед главнокомандующим, перед знакомыми и товарищами моими».