Когда в заливе появился лед, капитан корвета Басаргин надумал уходить — оставаясь, они рисковали потерять и корабль, и собственные жизни. Пономарев, однако, упросил его подождать пару недель, потом еще один — последний — день… Этот последний день ожидания уже клонился к вечеру, к борту корвета пристал киржам, в котором находились Хан-Магомет и Джанган, привезшие письмо Муравьева. После этого решено было ждать до конца.

Никаких кардинальных изменений во взаимоотношения России и Хивы подвиг Муравьева не внес. Имя его прославлено вовсе не тем отчаянным риском, которому он подвергался во время своего разведывательного рейда. Много позже взятие Карса во время Крымской войны прибавило к его фамилии почетное прозвище «Карский» — об этом написано немало. Про хивинский же поход принято упоминать кратко, посвящая ему две-три строки, ограничиваясь самой констатацией визита Муравьева в Хиву. Этот визит более запомнили в Хиве, чем в России. Хан Мухаммед-Рахим, когда ему сказали, что в гостях у него побывал не таможенный чиновник, а военный разведчик, штабной офицер, пришел в крайнюю ярость. Долго потом еще он вслух сожалел о том, что отпустил капитана живым, а не убил, как советовал ему старший брат и другие верные слуги.

Практически все попытки упорядочить дипломатические отношения между Бухарским и Хивинским ханствами в XVIII веке и начале XIX ни к чему путному не привели. Восточные владыки прекрасно понимали, что эти отношения втащат их в сферу интересов великой державы, которая их «переварит» экономически и политически. Сами они, играя на противоречиях, существовавших в то время между Англией, Россией и Персией, желали получать от всех заинтересованных богатые дары, льготы в торговле и в случае нужды военную помощь. Но притом совершенно не брезговали «пощипывать» окраины России и Персии набегами подвластных племен. Фактически ханы Хивы и Бухары поощряли разбой на караванных путях и захват рабов. В отношениях с Россией они применяли известную восточную тактику, не говоря ни окончательное «нет», ни твердое «да». В Петербург шли бесконечные посольства с «восточными подарками», вроде тканей, ковров и безделушек, дополненных сушеными фруктами. Послы вручали грамоты, дополняя их устно уверениями в покорности и преданности России; на деле же продолжались грабежи и притеснения русских купцов.

Ничуть не изменилось положение вещей и когда в 1825 году, после смерти хана Мухаммед-Рахима, на ханский престол взошел Аллакули. Все осталось по прежнему: русские торговые караваны пропускали по своему усмотрению, драли с христиан непомерные пошлины и всячески отваживали русских купцов от поездок в Хиву, чтобы товары, поступавшие оттуда в Оренбург и Астрахань, приносили прибыль только купцам хивинским. Но Бог с ней, с торговлей, в конце концов, те же товары можно было получать и через Персию, с которой были установлены давние, хотя и сложные, но все-таки «почти нормальные» отношения, подкрепленные к тому же многочисленными победами русского оружия в начале XIX века. Гораздо более того беспокоил преступный промысел степняков, торговавших русскими подданными. Людей для продажи в Хиве и Бухаре захватывали на промыслах в Каспийском море, на побережье, а иногда и прямо в окрестностях Оренбурга. Вопиющий пример таких действий произошел во время посещения русским императором этого города, когда со всего края в Оренбург съехалось множество народа. Среди прочих прибыла владелица небольшого степного именьица, вдова офицера казачьих войск, со своими детьми и слугами. Вдовица и ее люди не смогли найти места в гостинице, постоялом дворе или на частной квартире — всюду было битком. Тогда они решили ночевать табором, на городском берегу Урала поставили коляску, возле нее разбили палатку, в которой вся компания и устроилась. Ночью к этому лагерю подкралась шайка киргизов, которые схватили офицерскую вдову в одной сорочке и, бросив на коня, ускакали с нею в степь, не тронув детей и прислугу. Похитителей пробовали преследовать, но перехватить не успели. Когда об этом ночном происшествии доложили императору, тот был очень огорчен, приказал принять детей вдовы на особое попечение, а ее саму выкупить за его счет при первой же возможности. Представьте себе ситуацию: русский император выкупает вдову своего офицера у захвативших ее в рабство «мирных киргизов», являвшихся его подданными!

Попытки заставить прекратить набеги путем дипломатических нот ни к чему не привели: обычно, после долгих переговоров, хивинцы выпускали несколько десятков рабов, а в тот же год степняки пригоняли на рынок сотни новых. Пробовали целенаправленно выкупать пленных, но это лишь поощряло охотников за рабами производить новые захваты. И тогда решили разорить само гнездо работорговли, явившись туда с оружием в руках. Одним из главных инициаторов движения русских войск в степь и очередной попытки приведения в подданство Хивы и Бухары был назначенный в 1833 году на пост военного губернатора и командующего отдельным Оренбургским корпусом свиты его императорского величества генерал-майор и личный друг государя Василий Алексеевич Перовский. Ему в момент назначения было тридцать девять лет, и никогда еще не было в Оренбурге столь молодого губернатора и командующего корпусом.

Несмотря на относительную молодость лет, Василий Алексеевич успел к тому времени испытать и пережить многое. Фамилия Перовских происходила от побочного сына некогда могущественного князя Разумовского, который своим незаконным отпрыскам пожертвовал большое село Перово под Москвой — отсюда и пошел этот род. Сам же Василий Алексеевич родился 9 февраля 1795 года и детство свое провел в Москве, воспитываясь сначала дома, а потом в столичном училище колонновожатых, из которого был выпущен квартирмейстером в казачьи полки. В рядах казачьих войск он встретил войну с Наполеоном и сражался в составе Второй армии, которой командовал князь Багратион.

В страшной неразберихе отступления через Москву, когда французские и русские части местами перемешались, как многослойный пирог, было заключено перемирие, чтобы дать возможность разобраться, где кто. Во время этого перемирия Перовский не успел проскочить сквозь сомкнувшуюся конницу Мюрата и был взят в плен. Василия Алексеевича вместе с другими пленными заперли в храме Спаса на Бору возле Кремля, и, сидя там, он пережил страшный пожар Москвы. Лишь 17 сентября пленных вывели из города и погнали на запад. Терпя страшные бедствия и лишения, колонна пленных проделала весь тот путь, который несколько месяцев спустя предстояло проделать и войскам Наполеона. Но по счастью, еще не лютовали холода, а сердобольные крестьяне подкармливали своих, угоняемых в неволю.

Пешком вместе с другими пленными Василий Алексеевич прошел всю Европу и оказался во Франции, в городе Орлеан — сбежать ему удалось лишь спустя полтора года, в феврале 1814-го. Возможно, именно то обстоятельство, что генерал Перовский в молодости испытал участь пленника во всей ее полноте, и подталкивало его к решению о немедленном освобождении русских рабов в Хиве путем вооруженного вторжения в пределы ханства, неоднократно заверявшего русскую корону в дружбе и покорности воле Белого Царя.

Вернувшись из плена, после краткого отдыха Перовский был причислен к лейб-гвардии егерскому полку, состоя в то же время офицером Генерального штаба. Он был адъютантом генерала, графа П.В. Кутузова, вместе с которым сопровождал в ознакомительной поездке по России великого князя Николая Павловича, — именно тогда произошло близкое знакомство и сближение Перовского с будущим императором России. Между ними возникли дружеские отношения, насколько это возможно при соблюдении субординации и придворного этикета, так что по возвращении из поездки Василий Алексеевич перебрался на жительство в Аничков дворец, занимаемый великим князем и его свитой.