Трое сыновей — и все уже женатые — были при нем есаулами. Троих схоронил в степях. Дочь меньшую, Марьяну, недавно отдал за татарского князя, принявшего православие.

Как выйдет с семьею в воскресный день, чтобы идти в высокую бревенчатую церковь, — залюбоваться можно! Сам в светлой броне, в суконном кафтане, свет Наталья Степановна в шубе соболиной, Ермаковом подарке, с широким воротом черных лисиц, рослая, полная, седая, белолицая, что пава плывет. А за ними сыновья с женами, дочь с мужем. Чинно, по старшинству, медленно идут под дребезжащий звон старого колокола. Новый давно заказали в Москве — да Смутное время задержало доставку. Какое оружие на сынах! Какие доспехи! Какие меха, щелка, да бархаты на их женах — все сибирячках! А за ними — второе поколение идет — внуки! Старшему Феде — уже шестнадцатый год пошел… Поглядывает на него дедушка. Думает, не пора ли его снаряжать к Восточному морю-океану, царю Михаилу Федоровичу новые земли разведать?..

Но и то сказать, это благополучие, эта радость тоже не даром дались. Есть что вспомнить свет Наталье Степановне.

Сибирский Ермаков городок… Бревенчатый. низкие стены квадратом… Башни по углам… К башням поделаны земляные подъемы — апарели. На башнях пушки. Над воротами желтый прапор треплется ветром… Синее небо без облака. Высокое, далекое и точно чужое… В городке ряды низких изб — казачьи покои. Посередине изба побольше — в ней живет атаманская семья Чашников. Между казачьих покоев площадь, и на ней церковь.

Пыльно… Безлюдно… Нигде нет ни деревца, ни куста. Поднимет свет Наталья Степановна утром волоковое окно… В раскрытые ворота степь видна — без конца и без края. Чуть темнеют по реке Тургаю камыши.

Там тигры… кабаны… И еще лютее тигров и кабанов там немирные кочевники, нападающие на караваны… Редкий месяц пройдет без боев. Редкий месяц не хоронят на погосте стрелою сраженного казака.

В городке никого… Ветер завывает по пыльной площади смерчи. Душен весенний воздух. И муж — Федор Гаврилович — и сыновья давно ушли провожать бухарские караваны.

Благополучны ли?

В розовом мареве дрожит степной озор. Поднялась там золотая пыль. Народилась и стала слышна так знакомая песня.

Мальчик внук — сын меньшого — прибежал с площади.

— Мама!.. Мама!.. Бачка идет с казаками!..

Слышнее песня. Звенит, заливается степовой подголосок, струною звенит.

Помнит, помнит свет Наталья Степановна, как все это бывает. Как уходят сыны… и не возвращаются… Троих так потеряла.

Слышнее и ближе песня.

Знает Наталья Степановна эти прозрачные волны далекого марева. Такие обманчивые. Что несут они? Печаль новой потери, или радость возвращения целыми и невредимыми?

Ах, слыхала, сколько раз слыхала Наталья Степановна этот гулкий удар пушки, поднимающей весь городок по тревоге.

Виден в степи отряд и караван. Длинной цепью идут, колыхаются большие двугорбые верблюды, сбоку сверкает доспехами, горит наконечниками стрел, золочеными колчанами и саадаками, стволами рушниц казачья сотня. И так ясны дорогие слова:

Тут, там хлопнули двери. Невестки бросили пекарни, кладовки, оставили вышиванье и тканье и побежали на площадь к воротам — встречать лихих есаулов.

— Мамынька!.. Что же вы!.. Наши идут!.. Ворочаются.

Совсем у ворот песня. Соловьем свистит, заливается могучий посвист:

Прижала платочек к голубым глазам свет Наталья Степановна, оправила седые волосы под повойником и спешит, маленькими «московскими» ножками, чуть касаясь земли.

Старуха ведь!

Господи! Все ли благополучны? Все ли вернулись?.. Не висит ли чье тело поперек шеи коня? Не ведут ли чьего коня без всадника, в окровавленном седле? А на передней луке повешены сабля, рушница, да саадак с луком?..

Выбежала в ворота и остановилась.

Навстречу ей точно вся Сибирь раскрыла объятия. Сладкий степной дух весенних цветущих трав кружил голову. Свежесть утра, бесконечная ширь захватили ей дух.

И кругом необъятный, дивный простор.

До студеного Ледовитого моря-океана… До далеких Китайских земель… До Индийского царства с его обезьянским царем!

Чудная, бесконечная, несказанно прекрасная — Ермакова Сибирь!!!

Апрель-июль 1929 года,

дер. Сантени.