В начале XX века в ряде ведущих стран мира разведка превратилась в самостоятельную отрасль социальной деятельности и потребовала специальных знаний и навыков. Однако в Российской империи не существовало учебных заведений, готовящих разведчиков. Даже в Николаевской академии Генерального штаба [7] этому вопросу не придавалось серьезного значения. «По объему весь материал темы “разведывательная служба” (изучалась в рамках раздела “Ведение военных действий (операций)” дисциплины “Стратегия”. — Авт.) в части агентурной разведки был довольно ограничен, порой поверхностен, фрагментарен и давал скорее “пищу” для размышлений, нежели закладывал серьезную базу знаний по данной проблеме, — пришел к выводу историк спецслужб М. Алексеев. — Потому-то слушатели академии, как правило, без должного внимания и интереса относились к этому курсу» {333} . По свидетельству русского дипломата, военного агента во Франции и Скандинавских странах генерал-лейтенанта А.А. Игнатьева, «в академии нас с тайной разведкой даже не знакомили. Это просто не входило в программу преподавания и считалось делом “грязным”, которым должны были заниматься сыщики, переодетые жандармы и другие подобные темные личности» {334} . Как видим, представление о разведывательной деятельности у части даже наиболее образованного офицерства русской армии было ошибочным. По существу, слушатели, как следует из воспоминаний, не видели разницы между разведкой и контрразведкой, хотя оба направления были нацелены на решение общей задачи — обеспечение безопасности государства. Могло ли быть иначе, если в библиотеке академии по разведке значилось всего лишь несколько книг, большая часть из которых была переводными изданиями? Однако ни одна из них не могла служить практическим руководством для постановки и организации разведывательной работы. Предполагалось, что освоение новых обязанностей офицерами Генштаба будет осуществляться в ходе практической деятельности {335} . Отметим, что изучение иностранных языков в академии также было не обязательным {336} .

Выслужив после окончания обучения необходимый командный ценз, выпускники получали назначение на штабные должности, в том числе в разведывательные структуры и военными агентами (атташе) за границу. Перед назначением кандидаты в центральный аппарат проходили специальную проверку: органы Департамента полиции негласным путем изучали их характер, образ жизни, имущественное положение и пр.{337}.

Зачисление в штат вовсе не означало, что вся дальнейшая служба офицеров будет связана с разведкой. Как правило, через некоторое время они получали назначение на другие штабные или командные должности. С последних «генштабистов» могли направить в разведку. Эта была обычная практика перемещений по службе офицеров в царской армии.

Даже в годы Первой мировой войны военное руководство Российской империи, не считаясь с профессиональным опытом разведчиков, назначало их на другие должности. Например, будущий 2-й генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего (А.В. Колчака) и генерал-майор П.Ф. Рябиков, прослуживший четыре года в центральном аппарате разведки, столько же лет — преподавателем Николаевской военной академии, а затем более года — в добывающих разведывательных подразделениях действующей армии, был назначен командиром 199-го пехотного Кронштадтского полка. И лишь в феврале 1917 года вновь возвращен в разведку{338}.

Проанализировав работу русской разведки в годы Первой мировой войны, разведчик и военный педагог К.К. Звонарев пришел к выводу, что в военном ведомстве существовал несерьезный подход к подбору кадров для центрального аппарата, периферийных органов и военных агентур{339}.

Несколько иначе комплектовались руководящими кадрами органы военной контрразведки. 8 июня 1911 года военный министр В.А. Сухомлинов утвердил «Положение о контрразведывательных отделениях», в котором указывалось, что во главе каждого КРО должны находиться штаб- или обер-офицеры Отдельного корпуса жандармов, подготовленные «своею предыдущею службою к предстоящей им деятельности». При этом начальники контрразведывательных отделений оставались в списке офицерского состава ОКЖ и числились «в командировке»{340}.

Главное управление Генштаба предоставило право окружным генерал-квартирмейстерам самостоятельно выбирать кандидатов на должности начальников отделений, известных им «с отличной стороны». Но в действительности далеко не все армейские генералы могли компетентно судить о профессиональной квалификации сотрудников политической полиции. Жандармское же начальство рекомендовало штабам подчас далеко не самых способных своих офицеров. Это выяснилось лишь в ходе практической деятельности последних, и военное командование было вынуждено подыскивать других кандидатов. Так, к лету 1914 года сменились 7 из 11 начальников КРО{341}.

И все же, несмотря на недостатки, использование специалистов оперативно-розыскной деятельности в целом было правильным решением. Как отмечал генерал-майор Н.С. Батюшин, благодаря привлечению «опытных в политическом сыске жандармских офицеров контрразведка значительно скорее встала на ноги, чем не имевшая у себя поначалу опытных руководителей тайная разведка. К началу Великой войны мы имели кадры опытных контрразведчиков…»{342}

На дальнейшую судьбу чинов царских спецслужб решающее влияние оказали революционные события 1917 года. Пришедшее к власти Временное правительство расформировало ДП и ОКЖ, подвергнув репрессиям их сотрудников, изгнало из военной контрразведки бывших жандармов. Советская власть также избавились от ненадежных кадров прежнего режима{343}. Чины контрразведки, политической полиции и жандармерии в период социальных потрясений оказались наиболее гонимой категорией офицерского корпуса распавшейся империи. Условно их судьбы можно разделить на четыре группы: перешедшие на службу к большевикам в качестве консультантов; участники Белого движения; скрывшиеся и не принимавшие участия в борьбе; репрессированные советской властью.

Большевиками были расстреляны бывшие министры внутренних дел И.Л. Горемыкин, А.Д. Протопопов, А.Н. Хвостов и Б.В. Штюрмер, директор Департамента полиции С.П. Белецкий, вице-директор ДП М.Н. Веригин и многие другие рангом пониже.

Н. Кравец (Ника) в 1920 году опубликовал «Воспоминания жандармского офицера», где привел статистику репрессированных сотрудников Отдельного корпуса жандармов: «…из 1000 человек бывших офицеров корпуса свыше 500 человек было расстреляно большевиками еще после первого покушения на Ленина, свыше 200 с лишним — эвакуировались за границу, и я мог бы назвать их по фамилиям, часть убита в Гражданскую войну, перейдя в строй, и часть пропала без вести. Я думаю, что человек 50 и служат, хотя по фамилиям знаю лишь генерала Комиссарова. Что правда — это то, что к большевикам перешло много унтер-офицеров и филеров…»{344} Исследователь С.В. Леонов называет большую цифру — 125 «старослужащих», или 16% от общей численности центрального аппарата ВЧК (август 1918 года). Ученый пишет, что чекисты использовали старых специалистов в качестве консультантов, шифровальщиков, перлюстраторов и т.п.{345} Нахождение на службе у большевиков бывших сотрудников царских спецслужб подтверждается документом колчаковской контрразведки{346}.

После Октябрьской революции оказались перед жизненным выбором и кадровые сотрудники военной разведки. Большая часть из них не приняла советскую власть и боролась против нее на стороне Белого движения. Но немало военных разведчиков оказалось и на службе в Красной армии. Среди них — генералы А.А. Балтийский, М.Д. Бонч-Бруевич, П.П. Лебедев, А.А. Самойло, полковники А.Н. Ковалевский, Б.М. Шапошников и др. Разлом прошел даже по аристократическим семьям. Так, бывший резидент военной разведки во Франции П.А. Игнатьев стал эмигрантом, а его родной брат Алексей, тоже сотрудник разведки, перешел на службу к большевикам и дослужился до генерал-лейтенанта Советской армии.