Вскоре появились дежурившие неподалеку филеры. Несмотря на то что кровь заливала Мяличкину лицо, он лично набросил на кисти рук лазутчика малые ручные цепочки.

— Возьмите, капитан, — Ардашев протянул белоснежный платок.

— Благодарю вас.

— А за стол, господа, я расплачусь, — пробормотал Нижегородцев. — Должна же быть от меня хоть какая-то польза.

— Вы, доктор, себя недооцениваете, — улыбнулся присяжный поверенный. — Если бы не ваши доверительные отношения с этим субъектом, мне бы вряд ли удалось обвести его вокруг пальца.

— То есть вы хотите сказать, что намеренно потчевали меня информацией именно для того, чтобы она дошла до Сорокопятова?

— В разведке, дорогой Николай Петрович, это называется «использовать объект втемную». Простите, но это нужно было для дела. К тому же вы и сами были излишне разговорчивы. Впрочем, давайте об этом забудем. Лучше посмотрите, каков у нас улов, а? Целый австрийский полковник! Он, кажется, начинает проявлять признаки жизни.

Фон Бокль между тем открыл глаза. Придерживая у лба мокрый от крови платок, Мяличкин помог ему встать.

— Позвольте, я осмотрю вашу рану? — предложил Нижегородцев. Он отнял ото лба платок. — У вас глубокий порез. Останется шрам.

— Константин Юрьевич, передайте шпиона полиции. Вам надобно срочно наложить повязку.

— Нет уж, Клим Пантелеевич, пока я лично не захлопну его клетку, я не успокоюсь.

— Да, — усмехнулся присяжный поверенный, — узнаю себя в молодости.

В нарушение всех правил полицейская коляска подъехала к центральной площадке городского сада. Мяличкин сел рядом с австрийцем. Филер, выполнявший роль извозчика, тронул экипаж. Конские копыта мерно застучали по каменным плитам аллеи.

Проводив взглядом удаляющийся фиакр, Ардашев повернулся к Нижегородцеву и сказал:

— А знаете, доктор, мне совсем расхотелось покупать здесь дачу.

— Но почему? Летом, когда откроется купальный сезон, здесь будет замечательно.

— Не сомневаюсь. Но находясь здесь, мы будем обречены на бесконечные воспоминания о жестоких убийствах. И, как бы там ни было, одно из них — дело моих рук.

— Но вы же защищались…

— Это так, но на душе все равно тоскливо. Старею, наверное.

— А что мы скажем нашим женам? Мы пробыли здесь две недели, и все впустую?

— Послушайте, Николай Петрович, вы целый год усердно трудились. И неужели вы не можете себе позволить шестнадцать дней отдыха? Вы вполне заслуженно любовались красотой окрестных гор, наблюдали живописные восходы и закаты; слушали пение птиц и наслаждались ароматом южных цветущих деревьев. Разве это плохо?

— А еще меня арестовали на глазах всей ялтинской публики и будто беглого каторжника доставили в участок. А потом бросили в каком-то сыром клоповнике, в то время как сами умчались, так ничего и не объяснив. Если бы вы знали, Клим Пантелеевич, чего я там только не передумал и какой страшной участи для себя не нафантазировал, глядя на толстые решетки камеры!

— К сожалению, мой друг, мы не могли поступить иначе. А если бы среди полицейских был сообщник Сорокопятова? Вы думаете, он бы послал турка в пансион?

— Пожалуй, вы правы, — в сердцах махнул рукой врач, — не надо нам никаких дач в Крыму. Поедемте сегодня в Севастополь. А оттуда — домой.

— А я предлагаю морем. В десять утра отходит пароход. С корабельной палубы открываются неповторимые красоты. Я видел их, когда провожал… — Не докончив фразы, адвокат заметно погрустнел, и это не укрылось от внимания Нижегородцева.

— Вы часто о ней вспоминаете? — чуть слышно спросил он.

— Иногда.

Некоторое время они шли молча. Вскоре показалась сверкающая огнями набережная.

— Послушайте, Николай Петрович, — вдруг встрепенулся Ардашев. — А мы так и не посетили дачу Чехова. Хотелось хоть несколько минут постоять в его кабинете, посмотреть, какой вид открывается из окна… А давайте прямо сейчас туда отправимся, а?

— Уже поздно. Неудобно людей беспокоить.

— Вы правы. Но ведь посмотреть на дом хотя бы со стороны мы можем?

— Думаю, да.

Адвокат махнул проезжающему извозчику, и тот остановился.

— В Аутку, к чеховской даче.

— Домчу, ваше благородие, не сомневайтесь! Только темень там непроглядная.

— Ничего, — Клим Пантелеевич кивнул на притороченную к облучку «летучую мышь», — мы твоим фонарем посветим.

— Дык это завсегда пожалуйста!

Фиакр развернулся, и старая рыжая лошадка потрусила в гору. В богатых каменных домах сиял электрический свет, а в белых окраинных мазанках мерцали керосинки. Хозяева на ночь затворяли ставни. Курортная Ялта, как уставшая за день хозяйка, неспешно готовилась ко сну.