Гамильтон кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Считаю, пора выходить.

Он покинул челнок первым. На площадке с выжженной травой прошла короткая церемония поднятия флага Солнечной системы. Лоренцен стоял вместе с остальными, его волосы развевал прохладный ветер. Никто и ничто не обращало внимания на непрошеных гостей, и ему показалось, будто он участвует в каком-то кощунственном действе.

В течение нескольких дней были заняты обустройством лагеря. Люди и роботы трудились почти круглосуточно. Впрочем, на Троасе никогда не было полной темноты. Днем планету освещали два ярких солнца — зеленое и красное, а по ночам на поверхность лились лучи огромного диска Луны, окруженного россыпью тысяч звезд. Если что-то мешало работе, так это постоянные конфликты между членами экспедиции. Казалось странным, что здесь, на неизведанной, таинственной планете, люди могут находить причины для пустяковых ссор — но вспышки следовали одна за другой. И все же работа продвигалась вперед. Рядом с челноком появилась группа сборных домиков. Инженеры включили генератор, и тот дал электрический ток. Недалеко от лагеря обнаружили источник, от него провели к домикам трубы, поставили фильтры, и люди получили свежую воду. Рядом с жилыми постройками появились лазарет, лаборатории, механические мастерские. Все эти металлические кубы и цилиндры плохо вписывались в окружающий пейзаж, и Эвери часто ворчал по этому поводу.

В конце концов Лоренцен почувствовал себя ненужным. Астроному на поверхности Троаса нечего было делать. Он установил телескоп, но из-за яркого света солнц наблюдения оказались неэффективными. Он часто бродил по лагерю, не находя себе места, и тосковал по дому.

Однажды вместе с несколькими товарищами он отправился к Скамандре на единственном флаере. Река медленно катила свои бурые воды и была настолько широкой, что с одного, покрытого тростником берега почти не был виден другой. Рыбы, насекомые и растения мало интересовали Лоренцена, но животный мир поражал воображение. Около реки часто можно было встретить крупных- ящеров, которых биологи назвали парафилонами и астимаксами. В небе то и дело проносились стаи четырехкрылых птиц — тетраптериусов. Охотиться было легко, поскольку местные животные никогда не видели людей и доверчиво приближались к ним на расстояние^выстрела. Все астронавты носили оружие на поясе, и, хотя здесь водились хищники — по ночам в лагере был слышен их рев, — опасаться в общем-то было нечего.

На равнине не росли высокие деревья, зато ее во многих местах устилал низкий кустарник. Стволы были настолько крепки, что их удавалось срубить лишь плазменным резаком. Биологи изучили срезы и установили, что этим зарослям никак не меньше трех сотен местных лет. Пользы от них оказалось мало, так что людям, по-видимому, предстояло развести на Троасе земные породы деревьев и кустарников.

Однако список съедобных растений и пригодных в пищу животных быстро рос. Человек, затерявшийся в лесу и имевший лишь одно огниво, вполне мог выжить, не испытывая мук голода.

Но что же тогда случилось с экипажем «Да Гама»?

В исчезновении первой экспедиции нельзя было винить природу Троаса — она была не более суровой, чем во многих обитаемых районах Земли. Сейчас, летом, дни были теплыми, а дожди — умеренно прохладными. Конечно же, зимой выпадет снег и настанет тридцатиградусная стужа, но землянам к такому не привыкать. Воздух вполне годился для дыхания, и даже низкое содержание углекислого газа почти не ощущалось. Освещение было, конечно, странным: то зеленым, то красным, то смешанным, с многочисленными оттенками, дающим сразу две тени, — но оно не могло вызвать у людей никаких эмоций и, тем более, психических расстройств. Порой встречались ядовитые растения, и несколько человек заработали сильную сыпь, когда попробовали их, но дважды в такую ловушку попался бы только болван. Вокруг царило непривычное для землян умиротворение, не было слышно ни шума машин, ни скрежета станков — только свист ветра, шелест дождя, раскаты грома, пение птиц и крики животных…

Лоренцен по нескольку часов в день проводил в своей маленькой обсерватории, пытаясь измерить периоды обращения планеты и главных небесных тел. Остальное время он помогал товарищам, играл с ними в шахматы, болтал на разнообразные темы или просто сидел в тихом уголке и читал. Это нельзя было назвать полным бездельем, но все же он чувствовал себя немного виноватым.

Со времени высадки прошло двенадцать суток (на Троасе они составляли тридцать шесть часов). И однажды вблизи лагеря появились чужаки…

Появление аборигенов обнаружила одна из следящих видеокамер. В ее поле зрения попали фигуры каких-то существ, идущих в сторону лагеря. Сработала сирена, и воздух завибрировал от тревожного воя.

Первым спрыгнул с койки фон Остен. С криком «Либер готт!» он схватил автоматический пистолет и выбежал из домика. Остальные, одевшись с лихорадочной быстротой, поспешили занять места в заранее намеченных местах обороны.

Фон Остен прыгнул в траншею, опоясывающую лагерь, и поднес к глазам бинокль. Туземцев было… три… шесть… восемь. Они находились еще довольно далеко, так что трудно было разглядеть их фигуры.

Рейнджер достал интерком и хрипло произнес:

— Говорит фон Остен. Всем занять опорные точки обороны. Капитан Гамильтон слушает?

— Да. Я на корме первого челнока. Аборигены похожи на разумных существ?

— Кажется, да.

— Хорошо. Всем оставаться на огневых позициях, но стрелять только по моему сигналу. Это приказ. Слышите — стрелять только по моей команде!

— Даже если они нападут первыми? — возмущенно спросил фон Остен.

— Да, даже тогда.

Сирена продолжала завывать. Тревога, общая тревога!

Лоренцен бросился к убежищу, которое было отведено для людей, неопытных в военном деле, — чтобы те не мешали во время боя. Лагерь был охвачен смятением. Со всех сторон доносились крики, топот ног, пыль поднялась серым облаком, мешая видеть. С гулом взлетел флаер, чтобы наблюдать за происходящим с высоты птичьего полета. «Нет, с высоты тетраптериуса, — поправил себя на бегу Лоренцен. — Здесь нет обычных птиц, это — не наш мир».

Он ворвался в убежище и остановился, тяжело дыша. Радом стоял озабоченный Эвери. В красном свете Лагранжа-2 его круглое лицо выглядело не похожим на человеческое.