Рыжий откуда-то из-за дома выскочил с поленом, грозно покружил с ним вокруг.

Теперь казалось, что случилось всё так быстро, в секунды. Бобков жёстко, по-мужски пожал Васе руку. Тот, видно, попросил закурить. Затянулись они вместе, постояли, как ни в чём ни бывало: будто на дню по три раза усмиряли бандитов.

Бобков был чуть выше плеча большому Васе: а вот ведь казался не меньше! Неловко как-то кивнули друг другу, и разошлись. Андрей Николаевич поймал коня, привязывал к серге — деревянной резной коновязи. Улыбался, любовно поглаживал коня по шее.

— А я к вам в лабораторию заходила: а вас нет… — насмелилась подойти Аганя.

— Отучилась уже?! — узнав её, обрадовался Бобков. — Приехала работать?

Лошадь мотнула головой, словно это она отучилась и приехала на работу. Бобков и Аганя рассмеялись.

— Вы теперь здесь будете? — понадеялась она.

— Я ненадолго, — Андрей Николаевич, как оправдывался. — Ждет лаборатория. Пурга вот задержала.

— Жалко, что вы нас учить не стали…

Он посмотрел на нее удивлённо и пристально.

— А мы, кажется, с тобой так и не познакомились? — протянул ей руку, как мужчине. — Бобков.

— Аганя.

— Огонёк! — просветлел Андрей всем лицом.

Как вспыхнуло у неё всё внутри — ясным огоньком и вспыхнуло!

— Хулиган! — закричал кто-то.

Только с одними покончили — другой! Во весь опор, дыша паром, летел запряжённый в сани конь. Опять хулиган!

Оказалось, так звали жеребца у самого главного здесь начальника — Хулиган.

Начальник подъехал, посмотрел. Бывшие заключённые, теперь вербованные, были в сборе. Они переминались, почесывали головы под шапками: иные участвовали в погромах, а иные выступали «сочувствующими».

— Воевать будем или работать?! — огласил начальник окрест зычным голосом.

— Рабо-отать..

Построил он их в три шеренги. И только Большой с Рыжим коротышкой остались стоять особёнкой.

— А вы что, другой дорогой?

— Находился я строем, начальник, — бросил как бы равнодушный ко всему Коловертнов. И неожиданно кротко и жалостно глянул на Аганю.

— Я тоже строем походил: в войну, четыре года, — завёл мировую начальник. — Строем — оно веселее. Когда ты вольнонаемный, конечно!

Он повернулся: борода, брови, после дороги куржаком покрыты — наледью такой узорчатой — сразу лица не разобрать. Девчонок увидел, смахнул маленько куржак ладошкой — и улыбка широкая и зубы крупные, как у его Хулигана, а глаза весёлые! Тот самый озороватый цыган, с баржи! Аганя даже чуть не кинулась к нему, но сообразила, что он-то её не знает, и помнить не может. К тому же это и есть главный начальник. Придержала порыв. Но радости-то не придержишь. Она несколько раз прихлопнула себя так, что подруга посмотрела на неё недоуменно.

Дальнейший путь лежал на Соколиную. Бобков оставался в Крестях ждать самолета. Аганя оглядывалась на него, и её прошибали слезы. Так светло было, радужно. Смотрела, и казалось, что они с ним чем-то очень похожи. Похожи, и всё тут…

Путь был недолог: километров шесть. Рабочие по дороге всё же выговорили начальнику: люди-то неспроста взбеленились — то с хлебом плохо, то обуться не во что, то инструмента нет — ну, как её, землю-то, без кайла?

Начальника звали Григорий Хаимович Бернштейн. Девчонок он принял радушно, как родных. Посмотрел с подозрительностью на Аганины боты, заулыбался шире прежнего, но ничего не сказал, видно, полагая, что жизнь сама переобует.

Выделил им отдельный домик: тогда они ещё не понимали, какой это был дар. Пусть и на время.

К дому подошли — мужики уже стояли гуртом. Началось:

— Эй, красивые, вы не меня ищите?

А дальше — наперебой:

— Вон та — моя!.. А эта моя!..

— Баста, мужики, — выскочил Рыжий. — Мы их с Васькой Коловертновым уже забили!

При имени Васи Коловертнова все примолкли. Тот высился каланчой и голоса не подавал.

— Что это за частнособственнические настроения?! — нашёлся смельчак. — Всё у нас колхозное, всё у нас мое! Верно, я говорю, девушки?

— Ждите, ночью придём, — гнул своё Рыжий.

В доме, куда их поселили, потолок был в пятнистых разводах: видно, брага у прежних жильцов забродила, выбила пробку из логушка — и всё веселье на потолке отпечаталось. Вот горя-то мужики хлебнули! Аня, а за ней и Аганя засучили рукава: до глубокой ночи драили потолок, мыли с голячком, до блеска некрашеный пол. У практичной Ани была припасена сушёная полынь:

— С полынью надо мыть, — учила Крючочек-петелька. — Да полынь по полу и под постели настелить, а то блохи заедят.