— Что?

— Она еще придет… Сказала, придет…

Пусть кто угодно приходит! С лестницы спущу, если помешают отдыхать.

Едва успел захлопнуть дверь, спасаясь от влекущего шепота, послышались какие-то подозрительные звуки. Не обратил внимания, столько развелось на лестнице собак и кошек, подкармливают их докторской колбасой. При свете лампочки, мгновенно погасившей заоконный мир, я изучал свой раненый палец. Распух, и руку в кулак не сожмешь. Помазать его, что ли, чем-нибудь? Между щетками, гребешками и носками нащупать нужный пузырек не удалось. А за дверью кто-то скребся, и совсем не по-собачьи. Прислушался. Назойливый некто теребил ручку. Я проскользнул в ванную, зашумела вода, и в дверь, словно там дожидались этого звука, загрохотали. Неужто притащился доктор Наримантас, нализавшийся до помрачения сознания?

Я резко распахнул дверь, приготовив на губах едкую улыбочку.

— Доктор… дома?

На площадке топталось какое-то существо в твердой коричневой шляпке, такие зимой носят, а не в жарищу, и в длинном темно-коричневом плаще болонье. Шляпа сползала на лоб, плащ шуршал — тело женщины бил озноб, словно убежала она от секущего тротуар ливня с градом. Повторив свой вопрос окрепшим голосом, существо умолкло, будто поперхнулось воздухом, по горлу заходил мужской кадык. Неужто так боится сердитого доктора?

— К сожалению, в больнице, и не могу сказать, когда…

Странно, но посетительница скорее обрадовалась, чем огорчилась, под шляпкой промелькнула слабая улыбка, бледные поджатые губы искривились, но это не смягчило их Стояла в своем старомодном облачении, вытянувшись, словно по стойке «смирно», подавляя страх.

Страх? Это скорее я почувствовал страх, она не казалась испуганной. Волнуется? Неужто такое чучело умеет волноваться? Все-таки ступила в переднюю, не прикрыв за собой дверь, точно в нее должен был войти еще кто-то.

— Хотите показаться доктору? Вы больны?

— И да и нет. Все мы больные.

— Так что же вам нужно? — Мне становилось все неуютнее: может, чокнутая?

Не ответив, нагнулась, дрожащей рукой подвинула ко мне корзину. Большую, объемистую. А казалось, с пустыми руками пришла. Иллюзионистка на пенсии? Двумя пальцами, точно боясь испачкаться, приподняла белую холстинку. Клубника! Огромные, налитые зрелым соком ягоды — каждое зернышко, каждая крапинка видны.

— Для доктора.

— Наримантене передала? — Дангуоле иногда пересылала нам через случайных людей овощи, цветы или посуду, купленную в захолустных магазинчиках.

— Со своего огорода. Уж так цвела в этом году! Собирать не успеваем. Отвезу, думаю, доктору, пусть полакомится, — скрипела женщина пересохшим голосом, который тоже свидетельствовал отнюдь не о мягкости ее характера. — Свеженькая. На рынке такой не достанете.

— Доктор Наримантас ни-че-го!.. — гордо выложил я, приподняв и сунув назад испускающую соблазнительный аромат корзину.

— Самые крупные! Ешьте на здоровье. Ешьте. Клубника в этом году сплошь краснеет. Давно такого урожая не было. Как роса высохла, собрала и к автобусу…

Улыбка не отогревала застывших губ. И все-таки светлый лучик, скользнувший по ее суровому лицу, волновал. Так оторопел я когда-то на пожарище, откопав из-под пепла обгоревшую детскую игрушку! Чужой был пожар, чужой остывал пепел, никаких воспоминаний не связывал я с этой странной женщиной — какое мне до нее дело? Отец-то, может, и отгадал бы подлинный смысл этого лучика, отгадал и едва ли обрадовался бы — я чувствовал, что визит дамы не доставил бы ему удовольствия. А тем временем квартира наша наполнилась запахом клубники, и захотелось мне ее — с молоком, с сахаром, в глубокой тарелке, и чтобы черпать большой ложкой, и чтобы таяла во рту, и текли бы с подбородка капли молока, и розовел на дне нерастаявший песок… Подтянул корзину поближе к кухне, не приглашая женщину в комнаты, а она и не рвалась туда, не интересовалась ни стенами, ни мебелью, но с корзины глаз не спускала. Ожили глаза, как перед этим губы, сверху вроде оттаяли, но в глубине — острыми ледяными кристалликами стремились засыпать корзину. Казалось, укутывает ее взглядом. Меня аж пот прошиб, когда, сняв холстину, увидел я конверт. С маркой и Тракайским замком, но без адреса.

— Кушайте на здоровье. И вы, и уважаемый доктор… Нас не обидите, слава богу, ягод хватает. На телеге не увезешь.

Она нахваливала ягоды, словно никакого конверта и в помине не было, и все отводила глаза от моей руки, непроизвольно тянувшейся к конверту и не решавшейся сбросить пару ягод, окрасивших в красное Тракайский замок и уголок конверта, где положено писать адрес отправителя. Из груди женщины вырвался стон, рука вздрогнула и уплыла в сторону. Испугалась, что выставлю вон вместе с корзиной? В конверте деньги, несомненно! Схватил клубнику за хвостик, словно была мне нужна она, а не конверт, лязгнул зубами. Вкус воды, отдающей ржавым железом.

— Кушайте, — продолжала скрипеть посетительница, заговаривая словами и свой и мой испуг. — У нас в местечке все ее сажают. В большой-то город не повезешь — далеко, себе дороже выйдет… Видела у вас в магазинах, каша — не клубника.

В конверте были деньги — что же иное, если не деньги? — и голосом, как раньше взглядом, пыталась она скрыть их существование, становившееся с каждой секундой все явственнее. Мы с опаской косились друг на друга и трусливо прислушивались: не принесет ли перестук шагов на лестнице доктора Наримантаса? Деньги были, одно неизвестно: много или мало? И еще неясно было, что она за них потребует. Клубника пахла уже не медом и солнцем, запретным в нашем доме плодом — взяткой, но так пахли деньги, а деньги мне были нужны позарез!