Утесистая гора, на которой стоит Альгамбра, была когда-то вся пронизана подземными ходами, прорубленными в камне и выводившими в разные концы города и на берега Дарро и Хениля. В разные времена прокладывали их мавританские правители — на случай внезапных мятежей и для вылазок по своим тайным делам. Многие из них теперь и не сыщешь, другие известны и частью засыпаны щебнем, частью замурованы; они остались свидетельствами заботливой предусмотрительности и военной хитрости мавританских владык. Таким-то ходом Гуссейн-баба и собирался вывести царевен за стены города, где рыцари будут наготове с отборными скакунами, и они вмиг домчатся до границы.

Настала назначенная ночь; запоры башни царевен были проверены, и Альгамбра погрузилась в глубокий сон. К полуночи благорассудная Кадига выглянула с балкона под садовым окном. Вероотступник Гуссейн-баба ждал внизу и подал условный знак. Дуэнья привязала веревочную лестницу к перилам, сбросила ее другим концом в сад и спустилась. За нею с замирающим сердцем последовали две старшие царевны, но, когда настал черед Зорагаиды, ее охватила дрожь нерешительности. Она ставила свою легкую ножку в петлю лестницы и тотчас отдергивала ее, а девичье сердечко трепетало все сильнее. Тоскливо оглянулась она на убранный шелками покой: в нем она жила, как пташка в клетке, это верно, однако ж и была под защитой; кто знает, что случится, если выпорхнуть на широкий простор? Она вспоминала возлюбленного — и тянулась ножкой к лестнице, потом думала об отце — и отшатывалась. Но каким пером описать терзания сердца столь юного, нежного и любящего — и столь робкого и неискушенного?

Напрасно умоляли сестры, бранилась дуэнья и вероотступник богохульствовал под балконом: боязливая мавританка колебалась, как на краю пропасти, — ее манила сладость дерзновения и страшили неведомые опасности.

Тем временем все могло открыться каждую минуту. Издали донесся мерный шаг.

— Сторожевой обход! — вскричал вероотступник. — Еще не много, и мы пропали. Царевна, немедля вниз, или мы уходим.

Зорагаида пришла в невыносимое волнение, потом отвязала лестницу и с отчаянной решимостью скинула ее в сад.

— Кончено! — крикнула она. — Я уже не могу бежать! Сохрани вас Аллах всемогущий, милые сестры!

Две старшие царевны оцепенели при мысли, что покидают сестру, но обход близился и взбешенный вероотступник с дуэньей опрометью повлекли их к подземному ходу. Они на ощупь пробрались жутким лабиринтом сквозь недра горы и благополучно достигли железных ворот за пределами города. Здесь их дожидались рыцари, переодетые отрядными стражниками Гуссейн-бабы.

Возлюбленный Зорагаиды обезумел от горя, услышав, что она осталась в башне, но мешкать не приходилось. Царевны сели позади своих рыцарей, благорассудная Кадига примостилась за вероотступником, и они размашистой рысью помчались на Кордову, к перевалу Лопе.

Вскоре со стен Альгамбры донеслись перестук барабанов и клики труб.

— Побег обнаружен! — крикнул вероотступник.

— Скакуны у нас быстрые, ночь непроглядная, мы уйдем от любой погони, — отвечали рыцари.

Они дали шпоры, и скоро Вега осталась позади. Возле Эльвириной горы, отрогом выступающей на равнину, вероотступник придержал коня и вслушался.

— Пока что, — сказал он, — за нами никого нет, и мы уже почти в горах.

Не успел он договорить, как сторожевая башня Альгамбры сверкнула ярким пламенем.

— Беда! — крикнул вероотступник. — Этот сигнальный огонь взбудоражит все заставы на перевалах. Скорей! Скорей! Во весь опор — счет пошел на миги!

Они помчались по дороге, огибавшей кремнистую Эльвирину гору, и бешеный стук копыт перекатывался дробным эхом от скалы к скале. На скаку они видели, как в ответ на сигнальный огонь Альгамбры факелами зажигались atalayas — подзорные башни в горах.

— Вперед! Вперед! — кричал вероотступник и сыпал проклятиями. — К мосту! К мосту, пока там еще не всполошились!

Они вынеслись из-за отрога к знаменитому мосту Дос Пинос, нависшему над яростным потоком, нередко багровым от христианской и мусульманской крови. И замерли: башня у моста была в огнях, отблескивали латы и копья стражи. Вероотступник вздыбил коня, поднялся в стременах и огляделся, затем сделал знак рыцарям, свернул вниз с дороги, проскакал вдоль реки и ринулся в воду. Рыцари крикнули царевнам, чтоб те держались покрепче, и последовали за ним. Их подхватило потоком; кругом кипели волны, но прекрасные царевны прильнули к своим рыцарям и ни разу даже не вскрикнули. Рыцари счастливо переправились, и вероотступник повел их сквозь горы в обход проезжих дорог глухими, тайными тропами и дикими ущельями. Короче сказать, они наконец добрались до древнего града Кордовы; возвращение рыцарей на родину, в объятия друзей отпраздновали с превеликой пышностью, подобающей столь знатным кабальеро. Прекрасные царевны были немедля приняты в лоно церкви и, сделавшись по всей форме христианками, с богом пошли под венец.

Торопясь спасти царевен из клокочущего потока и переправить их через горы, мы совсем позабыли про благорассудную Кадигу. Еще во время скачки через Вегу она, как кошка, вцепилась в Гуссейн-бабу и визжала на каждой рытвине, так что усач-вероотступник ругался без продыху; а когда он направил коня в реку, Кадига завопила нечеловеческим голосом. «Перестань цепляться за меня! — крикнул Гуссейн-баба. — Держись за мой пояс и ничего не бойся». Она обеими руками схватилась за ремень у широких чресел вероотступника, но когда он остановился передохнуть с рыцарями на вершине горы, дуэньи у него за спиной не было.