Близился вечер; сумеречные тени устлали чертоги; нетопыри выбрались из укрытий и заметались туда-сюда. Юной графине и ее подружкам взбрело на ум пройтись под водительством Долорес по нехоженым закоулкам дворца в поисках тайн и волшебства. Они боязливо заглянули в угрюмую старую мечеть и прянули прочь, услышав, что здесь был убит мавританский царь; они отважно спустились в таинственные купальни, напугали друг друга ворчанием воды в скрытых трубопроводах и пустились бежать, для пущего страха притворяясь, будто увидели зачарованных мавров. Потом они отправились к Железным Воротам, о которых в Альгамбре ходит недобрая слава. Это потайной выход в темное ущелье, к нему ведет узкий крытый проулок. В детстве Долорес и ее сверстницы очень боялись этого проулка, потому что там из стены высовывается бестелая рука и хватает проходящих.

Стайка искательниц волшебства подобралась к этому проулку, но войти в него на ночь глядя было уж очень боязно: страшная рука-то ведь не дремлет!

Наконец они примчались обратно в Посольский Чертог, задыхаясь от полупритворного ужаса: там, в проходе, два призрака в белом! Разглядеть их они не успели, но все видели, как они белеют в сумраке. Скоро подоспела Долорес, она объяснила, что это не призраки, а две мраморные красавицы у входа в сводчатый проулок. Некий степенный, но, по-моему, чуть лукавый пожилой мужчина, кажется, графский адвокат или поверенный, успокоительно заметил, что статуи эти сопричастны одной из величайших тайн Альгамбры, что про них есть прелюбопытная история и что это своего рода мраморный памятник женской скрытности и молчаливости. Все стали просить его рассказать историю про изваяния. Он немного задумался, припоминая подробности, и поведал примерно нижеследующее.

В одном заброшенном покое Альгамбры жил когда-то коротышка-весельчак по имени Лопе Санчес, подручный садовника, живой и проворный, как кузнечик; он распевал весь день напролет. Был он душою и отрадой всей крепости; кончив работу, он садился на каменную скамью на площади, перебирал струны гитары и тешил старых солдат нескончаемыми балладами о Сиде, Бернардо дель Карпио [113] , Фернандо дель Пульгаре и других испанских героях, а то, бывало, заводил музыку повеселее, и девушки пускались отплясывать болеро или фанданго.

Как почти у всех коротышек, жена у Лопе Санчеса была рослая и пышнотелая и могла, кажется, шутя положить мужа в карман; зато вместо обычного у бедняка десятка ребятишек судьба наградила его только одним. Двенадцатилетнюю черноглазую дочку его звали Санчика, она была веселая, как отец, и он в ней души не чаял. Когда он работал в саду, она играла неподалеку; если он присаживался в тени, танцевала под его гитару и резвее юной лани носилась по рощам, аллеям и запустелым чертогам Альгамбры.

В канун Иванова дня празднолюбивые обитатели Альгамбры, мужчины, женщины и дети, взошли на плоскую вершину Солнечной Горы над Хенералифе, ибо под солнцеворот полагалось пробыть там до поздней ночи. Ясная луна озаряла серебристо-серые горы, купола и шпили Гранады подернуло мглою, и Вега с ее сумрачными кущами и мерцающими потоками была совсем сказочная. По древнему обычаю, сохранившемуся от мавров, на самом верху горы разожгли костер. Все окрестные жители тоже несли ночное бдение, и повсюду — в долине и в горах — колыхались бледные огни костров.

Весь вечер протанцевали под гитару Лопе Санчеса. который под праздники бывал еще вдвое веселей обычного. Тем временем Санчика с подругами бегали по развалинам мавританских укреплений, когда-то венчавших гору; собирая камушки во рву, девочка нашла маленькую руку, выточенную из гагата: четыре пальца ее были сложены в кулачок, а большой прижат сверху. Обрадованная находкой, Санчика прибежала с нею к матери. Пошли умные толки, посыпались мудрые советы; руку разглядывали с суеверной опаской. «Выбрось, — говорил один, — это мавританская штуковина, от нее жди колдовства или порчи». «Зачем же выбрасывать, — возражал другой, — может, какой ювелир на Закатине за нее что-нибудь даст». Подошел и старый смуглолицый солдат, который много лет прослужил в Африке и почернел там не хуже мавра. Он осмотрел находку со знающим видом. «Видывал я такие вещицы у берберов, — сказал он. — Очень помогает от дурного глаза, от чар и ворожбы. Будь уверен, друг Лопе, дочка твоя нашла ее на счастье».

Услышав это, жена Лопе Санчеса обвязала гагатовую руку лентой и повесила ее на шею дочери.

Талисман навел на излюбленные россказни о маврах. Танцевать перестали, расселись на земле и стали припоминать предания, слышанные от старших. Немало легенд было и про ту самую гору, на которой они сидели, — сущую обитель призраков. Одна древняя старуха расписала подземный дворец в горной утробе, где, говорят, так и пребывает зачарованный Боабдил со всем своим двором.

— Вон там, — сказала она, указывая на дальние груды и насыпи, — есть бездонный черный колодец, и уходит он в самую глубь горы. Посули ты мне всю Гранаду, и то я в него не загляну. Давным-давно один бедняк из Альгамбры пас на этой горе коз и полез туда за козленком. Когда он вылез, на него смотреть было страшно, и нес он что-то несусветное, все так и решили, что человек спятил. День или два он сплошь городил про мертвых мавров, которые будто бы гонялись за ним по пещере, и нипочем больше не хотел пасти коз на этой горе. Ну, потом он все-таки согласился, и только его, беднягу, и видели. Соседи пришли, смотрят — козы его щиплют травку среди развалин, шляпа и плащ лежат возле колодца, а самого нет, как не бывало.

Маленькая Санчика слушала рассказ, затаив дыхание. Она была очень любопытная, и ей тут же стало невтерпеж заглянуть в этот зловещий колодец. Она тайком оставила подруг, побежала к дальним развалинам, осмотрелась там и нашла ямину или пересохший бассейн возле крутого откоса к долине Дарро. Посреди бассейна зияло отверстие колодца. Санчика подобралась к краю и заглянула внутрь. Там было черным-черно и, наверно, ужасно глубоко. У нее мурашки побежали по спине, она отшатнулась, потом снова заглянула, чуть не убежала и заглянула опять — ей нравилось, что было так страшно. Наконец она подкатила большой камень и перевалила его через край. Сначала все было тихо, потом он грянулся о какой-то выступ и загромыхал от стенки к стенке, гулко и раскатисто, будто гром; потом глубоко-глубоко плеснула вода, и снова все стихло.

Но стихло ненадолго. В мрачной бездне словно что-то пробудилось. Колодец зарокотал и загудел, как огромный улей. Гудение нарастало, и в нем проступили многолюдный гул голосов, бряцание оружия, дробь литавр и клики труб, точно войско выступило на битву изнутри горы.

Девочка безмолвно и перепуганно отпрянула и стремглав помчалась туда, где остались родители и соседи. Но там никого не было. Костер потух, и последняя струйка дыма растаяла в лунном свете. Дальние огоньки на горах и в долине тоже погасли, и все кругом словно замерло. Санчика громко позвала родителей и подружек, но никто не откликнулся. Она пробежала по склону горы, по садам Хенералифе и только в аллее, ведущей в Альгамбру, опустилась на скамейку под деревьями, чтобы перевести дыхание. Колокол на сторожевой башне Альгамбры пробил полночь. Стояла оцепенелая тишь, будто уснула вся природа, только чуть слышно журчал за кустами невидимый ручеек. Благоуханная ласка ночи почти убаюкала девочку, но вдали что-то вдруг заискрилось, и она в изумлении увидела, что с горы в аллею сворачивает длинная кавалькада мавританских воинов. Одни были с копьями и щитами, другие — с секирами и саблями, и полированные латы их блистали в лучах луны. Кони горделиво гарцевали и грызли удила, но копыта их опускались беззвучно, точно подбитые войлоком, и всадники были бледнее смерти. Между ними ехала красавица с короной на голове и жемчужными нитями в длинных золотистых прядях. Лошадь ее до земли покрывала попона из темно-алого бархата, расшитого золотом, а красавица о чем-то печалилась и не поднимала опущенных глаз.