— Ты думаешь, она может отказаться? — насторожился Камыш.

— От такого подарка не откажется, — ответил Волк, поднял с камня длинную и тонкую кремниевую пластину, протянул пареньку: — Вот, держи. Будь осторожнее: чем они острее, тем легче крошатся.

— Но почему ты сказал, что она захочет отказаться? — принимая камень, снова спросил Могучий Саблезуб.

— Женщины часто совершают непонятные поступки, — уклончиво сказал мастер. — Ты поспеши, охотник. Праздник уже завтра, а в вашем доме нужно брить двух мужчин и детей.

— Одного ребенка, — поднял палец Камыш. — И то не совсем. У Ясной Звездочки волос еще почти не выросло, брить нечего, — выдал он младшую сестру. Впрочем, малышка всего трех лет отроду вряд ли станет обижаться на его болтовню.

Перед праздником Праматери все-все мужчины племени и дети сбривали волосы, бороды, усы — все до единой волосинки, чтобы принести их в жертву. Когда жертва с треском кукожилась в огне, люди пели песню весны, благодаря которой растет все живое — как должны вырасти новые волосы вместо сбритых.

Женщины племени волосы не срезали. Незадолго до заката все они уходили в женское святилище, там намазывали головы давленным из клюквы соком, потом ходили хороводом вокруг костра, распевая женские песни, восхваляющие Праматерь, затем смывали сок настоем мыльного корня и уже в темноте возвращались домой.

Разумеется, мужчин в свое святилище жены не пускали, значения обряда не раскрывали. Но трудно полностью сохранить тайну, если святилище на небольшом удалении охраняли от случайно забредшего зверя лучшие охотники племени, которые видели и слышали большую часть происходящего. Именно они, обойдя стойбище, осмотрев подступы и прислушавшись к доносящимся из леса звукам, последними спускались в теплые дома.

На рассвете племя разбудили гулкие удары: это шаман, кружась вокруг священной ивы, стучал в доставшийся ему еще от отца продолговатый бубен, разукрашенный по белой коже изображениями зверей, птиц и страшных голодных духов. Дети Хозяина Реки один за другим поднимались из домов — и тут же на лицах у всех появлялись улыбки. Разве можно было без веселья смотреть на всегда сурового Беседующего-с-Небом, который нынче кружился под деревом мало того, что без одежды, так еще и лысый, и безбородый?

Один за другим выходили на зимний холод члены племени, растягивали пологи домов, скидывали одежды, выносили наружу одеяла и накидки, раскладывали — чтобы Великая Праматерь видела, сколь богаты дома детей Хозяина Реки, как много в племени одежд, украшений и одеял.

— Может, Звездочку не раскрывать? — засомневалась Быстрая Синица. — Замерзнет…

— У костра тепло, — покачал головой Грозный Вепрь. — Там раскрой, а я одеяльце назад отнесу. Пусть промерзнет, а то как бы насекомых не осталось.

— Каких насекомых, отец? — вырвалось у Могучего Саблезуба, после возвращения называвшего родителей только по именам.

— Никаких, — отмахнулся Вепрь. — На холоде все мелкие насекомые вымерзают. И те, что кусаются, и прочие. Раз уж мы все равно перед Праматерью хвастаемся, так пусть и дома заодно промерзнут хорошенько. Ты почему еще одет? Снимай все, клади на снег, беги к костру. Теплых вещей в доме остаться не должно!

Костры, сложенные еще вчера по три стороны от большого котла, полыхнули от первой же подсунутой бересты и теперь быстро разрастались. Вокруг них хохотали мальчишки и девчонки, тыкая пальцами друг другу в лысины. Охотники в это время скатывали вокруг поселка снежные шары. Могучий Саблезуб поежился от мороза, быстро прихватывающего кончики ушей и пальцы ног, с завистью посмотрел на друзей, вместе с которыми веселился всего лишь прошлой зимой, но… Но теперь он был взрослым, а потому свернул к лесу, побежал под холм. Прихлопывая ладонями, слепил первый ком, кинул на наст, надавил и покатил вдоль склона. Заиндевевший снег лепился плохо, но все-таки лепился. Сделав небольшой шар, Камыш повернул к центру поселка, докатил его до костров, не без труда поднял и перекинул через край огромного, ему по пояс, деревянного корыта, вырезанного из цельного куска липы еще до его рождения. Остановился, переводя дух и греясь между двумя горящими кострами.

Звездочка на руках матери что-то гукнула, указывая на него пальцем. Видно, узнала. Женщины с маленькими детьми на руках держались ближе к котлу, за кострами, и им, похоже, было там даже жарко.

— Камыш! — Этот голос мог принадлежать только одному человеку в племени. — Камыш, куда ты пропал?!

Золотая Тень подскочила и повисла у него на шее.

— Где ты был так долго? Я уж вся обыскалась! Ты меня понесешь? Понесешь, Камыш, понесешь?

— Снег не лепится совсем, — обнял он девочку. — Потому и долго.

— А ты ведрами! Разве ведрами нельзя? — Она запрыгала, оглядываясь: — Папа, папа, а ведрами носить можно?

Парящий Коршун как раз закатывал на холм большой снежный ком. Услышав крики дочки, он выпрямился, подумал, пожал плечами.

— Сейчас принесу! — метнулась в сторону Золотая Тень.

Могучий Саблезуб задержался еще немного, отогреваясь, но, увидев медленно подходящего Мощного Волка, освободил место и потрусил на край поселка. Прежде чем он успел выбрать место для скатывания нового кома, подбежала Золотая Тень сразу с двумя берестяными коробами, от углов которых вверх тянулись сыромятные ремешки: — Вот, быстрее получится!