— Мне тут в голову одна мысль пришла, — сказал кот.

— Да? Какая?

— Вероятно, не очень умная… Но кто знает? А что, если отмотать обратно время для всей Земли? Вернуть ее назад?

— Не получится. Представляешь, сколько для этого народа должно согласиться расстаться со своим временем? Такого количества сейчас нет на всей Земле. Было бы, конечно, заманчиво… Но, увы, ничего не выйдет.

— Сейчас, — уточнил кот.

— Никогда.

— Если только у ведьм нет никакого секрета насчет этого. А он у них вполне может быть.

— Ты меня к чему подговариваешь?

— Да ни к чему. Я просто пытаюсь прикинуть, какие у нас перспективы, что мы должны дальше делать.

— И что получается в сумме? — спросил Ларион.

— Очень даже недурные перспективы получаются. Попробуй сам прикинуть и прими решение о том, куда мы двинемся дальше.

— А мы разве еще не решили?

— Нет. Мы пока договорились подумать. Что у нас есть? Проблема твоей женщины. Тарелка, которую, наверное, придется своровать. Куда мы ее денем и на что употребим? Есть большая проблема ведьм, которую придется решать черт знает сколько времени, но которая может нам, всем людям, дать просто невиданные знания. Кто знает, может, нам удастся спасти всех живущих на Земле людей?

— А у нас есть какой-то другой выбор?

— Ну да, — признал Шестилап. — Очень даже простой. Плюнуть на все, доехать до ближайшего перекрестка и двинуть куда-нибудь в сторону. Есть еще много городов, в которых нас ждут, и в них надо много чего починить. В этих городах ты встретишь не одну красивую, желанную женщину. И кто знает, может быть, в одном из них никто не догадается о твоей сущности. Есть шанс зажить в мире и покое.

— Потом на этот город нарвется очередная орда, или набежит стадо рогатых улемингов, или ведьмы придумают очередной фокус — и все начнется сначала.

Ларион сказал это не без иронии.

— Вполне возможно, — согласился с ним кот. — Хотя есть шанс, что такого не случится еще долго. Сейчас же, отправившись за ордой… точнее, обогнав ее и предупредив город, к которому она движется, мы с тобой, приятель, опять окажемся в самом центре войны. Причем повоевать я не прочь, но хотел бы, при этом сообщить…

— Довольно, — прервал его Ларион. — Я понял.

— Будешь думать и выбирать? — с надеждой в голосе спросил кот. — Будешь решать, ввязываться в эту историю или нет?

— Нет, — ответил ведьмак. — Не буду.

— Да? — удивился Шестилап.

— Точно.

— И что ты выбрал? Ввяжемся мы в эти неприятности или нет? Может, стоит пойти более простым путем?

— Нет, — сказал ведьмак. — Не стоит. Мы будем делать то, к чему мы лучше всего в этом мире приспособлены.

— Ввязываться в неприятные и опасные истории?

— Примерно так, — ответил ведьмак. — Если серьезно, то настоящую цель нашего существования, я думаю, нам еще предстоит выяснить. А пока этого не случилось, почему бы не считать временной, но очень важной — предупредить некий город о том, что к нему движется очень большая опасность.

— Ты — безумец, — сказал кот.

— А ты?

Шестилап вздохнул.

— И я тоже.

— В таком случае нечего языком чесать. Орда только что прошла мимо. В путь. Нам еще многое надо успеть сделать.

Смерть смотрела на него неподвижными, похожими на лужицы гнилой воды глазами валявшегося на краю тротуара птичьего трупика. Флинн покачал головой и неторопливо, по привычке слегка сутулясь, двинулся к статуе Внутренней свободы, туда, где слышались голоса детей и озабоченные окрики мамаш.

Статуя представляла из себя здоровенную деваху из белого, вроде бы биометаллического сплава, покрытую, словно лишаями, зелеными пятнами оставшихся после сезона дождей окислов. Голова у нее была наклонена на бок, словно у курицы, с удивлением рассматривающей впервые снесенное кубическое яйцо. В правой руке она сжимала некий предмет, более всего напоминающий бутылку, в левой — здоровенную книгу с пустыми страницами.

Почему именно эта статуя была установлена посреди детского городка, являлось загадкой. Возможно, в ее присутствии даже имелся какой-то тайный, но так и оставшийся для Флинна совершенно непостижимым, смысл. Вот только обнаружить его не представлялось возможным, и, стало быть, не стоило на это тратить время.

Он уселся на одну из пустых скамеек и закурил сигарету.

Мамаши, уже привыкшие к его ежедневным появлениям, не обратили на него ни малейшего внимания. У них был свой мир, наполненный достаточно простыми заботами, тревогами и радостями, в котором ему не было места. Соответственно, Флинну тоже не было до них ровно никакого дела.

Он курил и думал о том, что у него осталось не более получаса. Потом ему придется отсюда уйти, оставив на скамейке, словно прочитанную газету, это приятное послеобеденное одиночество, и вновь вернуться к нему только через сутки, не раньше.