Зоя покосилась на него:

— Слушай-ка, летняя птаха, ты не рано так нарядился? Осипнешь от простуды, кто будет петь?

Никитка бодро ответил, что, во-первых, не осипнет, а во-вторых, петь ему в ближайшее время не надо. Все прежние песни давно записаны на магнитофон, а новыми спектаклями не пахнет.

Он был прав. Никаких новых постановок в планах «штурманят» пока не было. Зоя все обещала раздобыть у знакомых солидную видеокамеру, чтобы заснять «Бегство рыжей звезды» на пленку. А еще надо было ремонтировать «Глюкозу-бенц». А еще, когда начнется лето, устроить несколько турпоходов по окрестностям (это для тех, кто никуда не уедет на каникулы). А кроме того, организовать рыцарский турнир для детсадовского народа (ну и для себя заодно).

В общем-то летнее время тем и хорошо, что нет никаких обязательных дел. Разве что отремонтировать в полуподвале краны да расписать стены какими-нибудь веселыми картинами…

Но до лета оставались еще важные, заранее назначенные дела. И самое главное — спектакль о рыжей звезде двадцать девятого марта, в день рождения Бориса Голицына.

Борису исполнилось бы тридцать лет…

Похоронен Борис был в Южнодольске. Родители отдали урну с пеплом работникам крематория, и те поместили ее в ячейку кирпичной стены, привинтили казенную табличку с именем и датами рождения и смерти. Стена была рядом с крематорием, и место это называлось «колумбарий». Все ребята считали, что название глупое.

У колумбария побывали только Зоя и Гвидон, да и то один раз. Для памяти о Борисе нашли другое место.

К западу от Лисьей горы, над излучиной реки Лисянки, берег делался высоким и спускался к воде крутым откосом. У самого верха откоса рос когда-то большой тополь. Несколько лет назад в него ударила молния, расколола ствол надвое. Вся крона и часть ствола рухнули в реку, остался над водой только громадный обломок, покрытый серой бугристой корой. В верхней части его белела поверхность сколотого дерева — будто по тополю ударили с размаха громадным мечом.

В мае прошлого года этот древесный скол ребята под командой Гвидона выровняли, зачистили, как поверхность широкой доски. И смоляной краской написали на поверхности крупные буквы:

И больше ничего. Зачем лишние слова…

Здесь иногда собирались, жгли небольшой костер, весной и летом оставляли у дерева полевые цветы и сплетенные из одуванчиков венки, осенью — разноцветные листья, зимой — сосновые ветки…

Накануне дня рожденья Мелькера все опять собрались у Дерева. (Его так и называли — «Дерево», с большой буквы; кстати, оно не было совсем погибшим, снизу у ствола пробивались от корней тополиные побеги.)

Встали дугой, обняли друг друга за плечи, негромко спели «Пароходик». Положили к набирающим почки побегам букет из первого желтого мелкоцветья и несколько разноцветных бумажных голубков. Зажгли костерок, пожарили в нем «шашлык» из кусочков черного хлеба, запили его пепси-колой из большой пластиковой бутылки.

— Ну, вот и все, — деловито (может, даже слишком деловито) выговорила Зоя. — Пока, Боря. Завтра у нас самое главное. Все равно что новая премьера. В твою честь…

А назавтра оказалось, что никакой премьеры быть не может.

Утром, когда ребята собрались у полуподвала, они увидели, что все «штурманятское» имущество вытащено наружу. Кое-что было сложено аккуратно — пачки книг, звуковые колонки, листы картонных декораций, коробки с костюмами, — а многое свалено грудой: табуреты, столики, фанерные шкафы. Валялся на боку старенький электрокамин. К нему был прислонен застекленный фотопортрет Мелькера.

Все с минуту стояли в молчании. Была уже выработана привычка: при неожиданных несчастьях и ударах судьбы не поднимать крика, не кидаться в драку очертя голову, а сперва обдумать (хотя бы очень быстро) случившееся, оценить обстановку.

Обстановка была такая. Над дверью, где недавно висела табличка «Детский театр «Штурманята», красовалась зеленая с золотом вывеска:

На дверь была пришлепнута заметная издалека красная печать. Рядом с дверью башенно возвышался тип в камуфляже. Рожа у типа была соответствующая: скулы, подбородок и надбровья. Оно и понятно: в охрану подобного рода берут не юных скрипачей, а горилл.

— Ребята, тихо, — сказала Зоя «штурманятам». А у гориллы спросила ровным голосом: — Это как понять?

— Чего ты хочешь понять, девочка? — отозвался горилла. Видно было, как ему лень разговаривать.

— Что за разгром, мальчик? — пояснила свой вопрос Зоя.