После смерти Филарета возмужавший царь (на тот момент ему исполнилось 37 лет) мог бы продемонстрировать характер и силу. Ан нет — всё вернулось на круги своя: Михаил проявлял уступчивость в важных вопросах, стараясь не обидеть «сильных людей», сохранить «мир и тишину в государстве».

Но, будучи не очень способен к самостоятельному правлению, Михаил Федорович хорошо подходил по характеру для того, чтобы быть символом объединения страны после Смуты. Он, подобно птице феникс, олицетворял возрождение из пепла всей Русской земли, а заодно и рода Романовых. Слова великого историка С. М. Соловьева отражают эту сущность: «…личность царя Михаила как нельзя более способствовала укреплению его власти: мягкость, доброта и чистота этого государя производила на народ самое выгодное для верховной власти впечатление». Верхушка русского общества, ввергшая страну в хаос, после победы ополчения Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина, должна была оглядываться на народ, своими силами добившийся освобождения Москвы от поляков: кого он примет в цари, какой претендент наиболее соответствует государеву чину, отражающему идеал «богоизбранного» православного самодержца. Михаил Федорович как никто подходил для этой роли — незапятнанной в хаосе Смутного времени юностью, чистотой, добротой и, главное, «тихостью». (Историк В. Н. Козляков считает, что царя Алексея Михайловича стали называть «тишайшим», оглядываясь на его «тихого» отца.)

Не вторгаясь в гущу государственной работы, Михаил Федорович старался соответствовать государеву чину: быть милостивым, судить по правде, благочинно и благочестиво жить… Это была ноша, вполне достаточная для избранного царя. Его задача — олицетворять собой великую страну в глазах иноземцев и божественную справедливость в глазах подданных — одним словом, быть чинным государем. Всё это в большей или меньшей степени ему удавалось. Судя по всему, эти же принципы он старался внушить и сыну.

Государев чин поначалу воспринимался Михаилом Федоровичем как тяжкий крест, возложенный на него «всею землею» в годину испытаний для страны и народа. Только с начала 1630-х годов, после наполнения казны, наведения относительного порядка в землевладении и взимании налогов, царь начал получать от него удовольствие. При Михаиле Федоровиче соблюдались все сложившиеся к тому времени ритуалы. Так, например, церемония «празднования нового лета» начиналась на «площади против Архангела» (на Соборной площади Московского Кремля напротив Архангельского собора); царь и патриарх должны были произносить определенные речи; были оговорены даже позы, поклоны и «примолвки». По совершении обряда патриарх входил к царю и «здравствовал» его, а тот в ответ должен был произнести: «Я, великий государь и великий князь, имярек, всея Руси самодержец, в сии настоящий день начинаем начало индикту, сиречь вход новому лету и молвим… о вселенском устроении и благостоянии в святых Божиих церквах и о многолетнем здравии…» Во время правления двух «государей» — с 1619 года до кончины Филарета в 1633-м — царю и патриарху предписывался весь порядок встреч и разговоров, несмотря на их родственные связи. Так, если предстоятель приходил к монарху «для земских великих дел», то должен был «поклонитца государю в землю»; тот, в свою очередь, обязан был спросить о патриаршем здоровье и получал чинный ответ: «…и вашим царским призрением богомолец ваш еще жив». Царю на аналогичный вопрос надлежало отвечать: «Божиею милостию и… твоим благословением дал Бог жив».

Совсем в ином положении оказался его наследник Алексей Михайлович усвоил не только «уроки» отца, но и пример, подаваемый твердой и целеустремленной матерью, прошедшей тяжелую школу жизни, прежде чем стать царицей. Кроме того, изменившиеся условия, само время властно вторгались в его жизнь, формируя личность самодержца. Для него государев чин стал судьбой с самого детства. Мы можем хотя бы отчасти судить о том, что вкладывал Алексей Михайлович в это понятие, благодаря многочисленным сохранившимся посланиям царя, адресованным самым разным учреждениям и лицам, и его указам. Создается впечатление, что царь, как и его подданные, не сомневался в божественной природе своей власти, однако всё время старался доказать свое соответствие званию государя. Царствование для него — «Божья служба», «Божье дело». Например, обращаясь в 1668 году к князю Г. С. Куракину, он требует, «чтобы дело Божие и его государево совершалось в добром полководстве». Принимаемые им решения соотносятся с волей Всевышнего: «Статьи прочтены и зело благополучны и угодны Богу на небесах, и от создания руку его и нам, грешным»; «…а ты Божие повеление и наш указ и милость продал же лжею… Бог благословил и предал нам, государю, править и рассуждать люди свои на востоке и на западе и на юге и на севере вправду; и мы Божии дела и наши государевы на всех странах полагаем смотря по человеку…» В другом письме, адресованном князю Н. И. Одоевскому, царь поставил вопрос: «Как жить мне, государю, и вам, боярам», — и сам же на него ответил: «…а мы, великий государь, ежедневно просим у Создателя… чтобы Господь Бог… даровал нам, великому государю, и вам, боляром, с нами единодушно люди Его, Световы, разсудити вправду, всем равно». Таким образом, задачу правителя, поставленного делать «Божье дело», он видел в том, чтобы «править и рассуждать людей своих… вправду». Это не просто слова, а выстраданное, продуманное утверждение человека, осмыслившего свое жизненное кредо. Именно так понимал Алексей Михайлович свой долг перед Господом и народом, считал своей миссией роль судьи своих подданных и не стремился браться за исполнение всего и вся, как его сын Петр Великий.

Созданный Алексеем Михайловичем образ царя включал также совестливость, истинную религиозность, смирение, доброту и милостивость. Он постоянно проявлял смирение «тленного царя», противопоставляемого «царю нетленному» — Богу. С другой стороны, называя себя «тленным царем», Алексей Михайлович намекал на свою нерасторжимую связь с «царем нетленным», «великим и вечным». В грамотах В. Б. Шереметеву он неоднократно это подчеркивает: «Ведомо тебе самому, как великий Царь и вечный изволил быть у нас, великого государя и тленнаго царя, тебе, Василью Борисовичу в боярех… Не просто Бог изволил нам, великому государю и тленному царю, честь даровати, а тебе принята… Как по изволению Божию и по нашему великого государя и тленнаго царя указу…» Алексей Михайлович любил называть себя «многогрешным царем», однако не забывал при этом добавлять, что рукой его водит сам Господь, всегда стоящий за его спиной.

В документах Тайного приказа, созданного в 1654 году, хранились записки царя о себе, в которых осмыслялись его статус и положение в русском обществе. 1 июля того же года во время военных действий против Польши царь восстановил официальный титул, столь любимый его кумиром Иваном Грозным; в его походном дневнике была сделана запись: «…государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси указал свое государское именованье во всяких делех писати — всея великия и малыя России самодержцем».

Второй Романов на российском престоле начал примеряться и к образу императора. Примером для подражания ему служил Константин Великий, чьей основной заслугой в истории было признание христианства государственной религией Восточной Римской империи. Христианская значимость императора для русского правителя была важнее всего. Алексей Михайлович стремился быть таким же ревностным защитником православия и Церкви. Он заказал в Константинополе державу и диадему «против образца благочестивого греческого царя Константина». Современники не раз в обращениях к русскому царю называли его то «новым Константином», то «вторым Константином»; в особенности это характерно для греческих церковных иерархов, мечтавших привлечь Россию к борьбе за освобождение своей земли от турецкого владычества.

В целом же для Алексея Михайловича выполнение государева чина и всех проистекающих из него разнообразных церемониалов составляло едва ли не самое главное дело в жизни, стояло на первом месте и в государственных делах, и в общественных отношениях, и в семье — везде и всегда. Ему были подчинены венчание на царство, все царские выходы, военные парады, встречи иностранных послов, церковные действа («Шествие на осляти», «Пещное действо»), крестные ходы и службы, весь придворный церемониал, а также вся каждодневная жизнь царского двора. Из записок дьякона Павла Алеппского, сопровождавшего в 1655 году антиохийского патриарха Макария, явствует, что во время церковных обрядов царь следил за точным их исполнением, благоговейно выполняя все положенные действия и говоря все положенные слова. С другой стороны, есть свидетельства, что царь не хотел принуждать кого-либо к выполнению церковных ритуалов. Он писал неистовому Никону, тогда еще митрополиту Новгородскому: «…не заставливай у правила стоять: добро, государь владыко святый, учить премудра — премудрее будет, а безумному — мозолие ему есть!» По убеждению Алексея Михайловича, эти действия должны быть осмысленными и вызываться глубоким внутренним чувством и духовной потребностью. Сам он в полной мере обладал этими качествами.

Применительно к придворной культуре царь внес в понятие «чин» дополнительный смысл — эстетический. Для него правильный порядок (и миропорядок в целом, и порядок вещей) обязательно должен быть прекрасным. Второй царь из дома Романовых не только ревностно почитал чин как ритуал, канон, но и требовал от него красоты, а потому повседневная жизнь при дворе Тишайшего была исполнена благолепия, насыщена всем тем, что казалось ему величественным и прекрасным.

Царь не только стремился соблюдать все ритуалы, но и сам создавал новые («Чин объявления царевича народу», «Чин освящения огородов в Измайлове» и др.). «Книга, глаголемая Урядник: новое уложение и устроение чину сокольничья пути» (1656) начинается с развернутого обоснования: «Государь царь и великий князь Алексей Михайлович… указал быть новому сему обрасцу и чину для чести и повышения ево государевы красныя и славныя птичьи охоты, сокольничья чину. И по ево государеву указу никакой бы вещи без благочиния и без устроения уряженого и удивительного не было, и чтоб всякой вещи честь, и чин, и образец писанием предложен был. Потому, хотя мала вещь, а будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна — никто же зазрит, никто же похулит, всякой похвалит, всякой прославит и удивитця, что и малой вещи честь, и чин, и образец положен по мере. А честь, и чин, и образец всякой вещи большой и малой учинен потому: честь укрепляет и возвышает ум, чин управляет и утвержает крепость, урядство же уставляет и объявляет красоту и удивление, стройство же предлагает дело. Без чести же малитца и не славитца ум, без чину же всякая вещ не утвердитца и не укрепитца, безстройство же теряетъ дело и воставляет безделье». Таким образом, именно чин придает всему на свете «меру, стройность и благочиние», вызывает похвалу, удивление, приносит славу его создателю и исполнителю. Красота же связана с чином через «урядство», то есть устроение и украшение.