Июльский кризис завершился наконец образованием нового правительства, состав которого был объявлен 25 июля. Министром-председателем стал Керенский, сохранивший за собой также портфели военного и морского министров. В кабинет вошли ещё 10 «умеренных» социалистов и 7 либералов (из коих четыре кадета). 9 августа правительство выступило с программной декларацией. Единственным заслуживающим внимания пунктом в ней был перенос выборов в Учредительное собрание с 17 сентября на 12 ноября. Без преувеличения можно сказать, что, учитывая все последующие события, это решение Временного правительства оказалось одним из роковых.

Успей правительство провести выборы в Учредительное собрание в сентябре, оно созвало бы его не позднее середины октября. В этом случае Учредительное собрание имело все шансы стать полномочным и авторитетным органом власти, а большевистский переворот вряд ли бы состоялся в том виде, в каком он нам известен. По крайней мере, в октябре 1917 г. его бы ещё точно не произошло.

Но, как мы видели, российские буржуазные круги летом 1917 г. продолжали считать Учредительное собрание фактором, не укреплявшим их власть, а угрожающим ей. Их прозрение на сей счёт наступило слишком поздно. Однако в августе 1917 г. Керенский с коллегами полагали, что до ноября они сумеют достаточно укрепить порядок и добиться сдвига «вправо» в настроении народа. Мероприятия правительства неуклонно и планомерно (правда, нельзя сказать, что успешно) вели к этой поставленной цели. Весьма досадное обстоятельство спутало все карты искусных политтехнологов Зимнего дворца: те самые круги, ради которых правительство старалось и на которые стремилось опереться, оказались слишком нетерпеливыми и своей торопливостью испортили всё дело.

После событий 3–4 июля в Петрограде рабочие и солдатские массы резко (и, как казалось многим, навсегда) отвернулись от большевиков. Кое-кому из элиты стало представляться, что наступил подходящий момент для того, чтобы покончить не только с большевиками, но и со всей «революционной демократией». Мероприятия правительства по «наведению порядка» эти люди расценивали как половинчатые, недостаточные. В их понимании правительство слишком миндальничало с Советами и другими массовыми демократическими организациями, вместо того, чтобы разом с ними разделаться.

Некоторые представители элитных слоёв относили эту осторожность правительства на счёт того, что оно само (иногда допускали, что не целиком, а в лице отдельных его членов) связано с большевиками и немцами. В частности, слухи о якобы имевшихся связях с Германией усиленно распространяли про Виктора Чернова (в его отношении было даже инициировано правительственное расследование). Отсюда было недалеко до вывода о том, что это «безвольное» правительство пора заменить на другое, которое бы жёстко и непреклонно проводило интересы буржуазии, не прикрытые никаким «сотрудничеством классов».

Короче, речь шла о введении диктатуры и проведении политики «национального единства». Под последним подразумевался отказ от любых социальных реформ по крайней мере до конца войны. То есть «национальное единство» — на основе классовых интересов буржуазии. Жертвовать своими интересами во имя этого единства должно было большинство населения, но отнюдь не элитные слои.

Либеральные политики, в лице главным образом кадетской партии, всё больше склонялись именно к такому образу действий. После переговоров об образовании нового состава Временного правительства, длившихся больше полмесяца — с 8 по 25 июля, — они согласились пополнить новый кабинет всего четырьмя членами, не самыми известными и не на самых важных постах. «Члены партии народной свободы, — писал об этом Милюков, — не претендовали на руководство главнейшими министерствами, ограничивая свою роль в этом кабинете моральной поддержкой… Сознавая уже тогда невозможность серьёзно помочь, они не хотели мешать» [128] .

То есть партия кадетов сознательно дистанцировалась от решающей ответственности за действия Временного правительства. Означало ли это, что главная партия российских либералов собиралась мириться с пребыванием на обочине публичной политики? Конечно же нет! Очевидно, центр тяжести политической деятельности кадетов переносился в другую плоскость, а именно — в подготовку установления жёсткой авторитарной власти, в которой кадетам будет принадлежать более значимая роль.

Об этом свидетельствуют, в частности, условия вхождения в кабинет министров, предъявленные Керенскому 15 июля тремя видными деятелями кадетской партии (В.Д. Набоковым, Н.M. Кишкиным и Н.И. Астровым; последний — крупный масон). Среди этих условий обращает на себя внимание в первую очередь пункт 5: «Чтобы в основу внутреннего управления положено было начало уничтожения многовластия и восстановления порядка в стране и решительная борьба с анархистскими, противогосударственными и контрреволюционными элементами…» «Уничтожение многовластия» в устах этих людей означало ликвидацию политического влияния Советов и других органов «революционной демократии». Пункт 2 мотивировал отказ от проведения социальных реформ до Учредительного собрания необходимостью отвести угрозу гражданской войны. Хотя составители этих требований прекрасно понимали, что в том положении, какое переживала Россия, этот отказ должен был обеспечиваться силовым подавлением стремлений значительной части населения, а следовательно, представлял собой не что иное, как латентную форму гражданской войны!

Пункты 3 и 4 кадетских условий выражали требования, «чтобы в вопросах войны и мира был соблюден принцип полного единения с союзниками» и «чтобы были приняты меры к воссозданию мощи армии путём восстановления строгой военной дисциплины и решительного устранения вмешательства комитетов в вопросы военной тактики и стратегии». Последней формулировкой в тот период прикрывалось стремление постепенно полностью ликвидировать выборные армейские комитеты, успевшие завоевать авторитет и популярность в солдатской среде. Открывался же перечень требованием ответственности министров будущего правительства «исключительно перед своей совестью» и их свободы от любых общественных организаций. Это была платформа твёрдой власти элитных кругов. В определении, данном ими самими, «программа была внепартийна и общенациональна, так как устанавливала общие условия всякой культурной государственности» [129] . Олигархическая диктатура обычно и прикрывается вывесками «внепартийности» и «общенациональности».

В представлении этих кругов, во главе достаточно авторитетной, волевой и в то же время формально беспартийной власти мог встать лишь волевой человек. Поиски будущего «спасителя России» начались давно. Буржуазная пресса одно время пиарила сразу нескольких потенциальных кандидатов в диктаторы. Среди них следует назвать в первую очередь генералов М.В. Алексеева, А.А. Брусилова, В.А. Черемисова.

Однако первый был скомпрометирован своей мнимой близостью к свергнутому царю, как бывший начальник его штаба (мало кто знал, что Алексеев находился во главе заговора генералов против Николая II), вдобавок не отличался здоровьем, необходимым для энергичного усмирителя. Второй также был выдвиженцем «старого режима», не слишком любим в армии за его жёсткие приказы ещё 1915 г., да и тоже был далеко не молод. Кроме того, Брусилов не отличался властолюбием, стремлением играть первую политическую роль. Алексеев, назначенный на пост Верховного главнокомандующего сразу после Февральской революции, 21 мая 1917 г. сдал эту должность Брусилову. Но и тот чувствовал себя на ней не в своей тарелке. Оба были представителями старшего поколения военачальников, мало пригодными на роль диктаторов.