Мне представляется скелет, в ожидании склонившийся над экраном радара, где мы с Хью – две точки света, несущиеся навстречу друг другу со слепым высокомерием комет.

Мы слепы к будущему. Мы с трудом удерживаем в памяти даже наши странные версии прошлого. Мы видим лишь немногое из того, что находится у нас под носом. Мы почти ничего не знаем. Единственный способ вынести все это – не обращать внимания. Я обращаю внимание, а потому не могу это вынести.

Мне следовало бы просто сделать вдох, выдох и собраться с силами. Однако не знать того, что произойдет в следующий момент, и жить в надежде, что в любом случае запросто поймешь смысл, – это все равно что нестись на предельной скорости в машине, где лобовое стекло полностью закрыто картиной твоего прошлого.

Я рассматривал витрину книжного магазина издательства «Даблдэй», размышляя, не купить ли Энн какую-нибудь книжку. Когда-то это было обычным делом для меня: приносить ей что-нибудь для чтения, от «Еврейской бедноты» [18] до «Солдат всегда солдат» [19] и от «Подземных» [20] до «Тесных врат» [21] . Нам нравилось, что мы такие разные. И я подумал, что, может быть, хотя бы часть прежней радости вернется, если я куплю ей книгу. Однако ничего из выставленного в витрине, похоже, не годилось для Энн, и сам я за последнее время не читал ничего такого, что захотел бы ей подарить. Я развернулся и увидел на другой стороне улицы, чуть дальше на север, магазин «Тиффани». Мы с Джейд когда-то ходили на фильм «Завтрак у Тиффани». Мы прогуляли школу, чтобы посмотреть его в «Театре Кларка» в центре Чикаго, и когда Одри Хепберн выходила под дождь искать свою кошку, мы с Джейд обливались слезами в пустом кинотеатре, разбазаривая эмоции со щедростью пьяных пиратов, гуляющих в порту с мешком золота.

Я подумал, что стоит подойти к витринам «Тиффани». Если мне скоро предстоит встретиться с Джейд, будет о чем рассказать ей. Я дошел до угла, остановился с пятью десятками других пешеходов в ожидании зеленого света. Я был зажат в толпе и чувствовал себя настоящим оборванцем. В Чикаго, городе светловолосых, я отчетливо ощущал свою принадлежность к семитским народам, но здесь, в Нью-Йорке, в окружении черноглазых мужчин в темных костюмах и женщин с львиными гривами черных волос, среди шелковых галстуков и драгоценных камней, я был ошеломлен шиком Манхэттена и реагировал, как последняя деревенщина: «Неужели эти люди настоящие?» День был в разгаре, но я как будто стоял в фойе оперного театра. Как можно незаметнее я переводил взгляд с одного серьезного лица на другое, на длинные носы, выставленные напоказ, словно наследственные реликвии, на косматые брови и щеки с легкой небритостью, на тускло-голубой берет, на выбритую голову, на подростка в красной бархатной ермолке.

А затем я случайно поглядел на другую сторону улицы, где толпа пешеходов, такая же, как с моей стороны, тоже дожидалась зеленого. И там, у самой кромки тротуара, стоял Хью и смотрел прямо на меня. Рядом с ним была высокая женщина с рыжеватыми косами, в майке и джинсовой юбке. Она держала пакет из магазина, устремив глаза в небо. Я проследил за ее взглядом и увидел маленький самолет, который оставлял за собой дымный след, чертя на небе послание: и Х, и О, и В…

У меня было столько разных возможностей.

Светофор, регулировавший движение в направлении север-юг, все еще горел зеленым. Я пробился через толпу и перешел Пятьдесят седьмую улицу, направляясь к ароматным зеленым кущам Центрального парка. И хотя в глубине души я знал, что это не так, я сказал себе: Хью меня не заметил, и я окажу нам обоим большую услугу, если уберусь с его дороги. Я шел, опустив голову, и шел быстро. Я почти бежал.

Хью рванул за мной, пересекая по диагонали перекресток Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, нацелившись на меня, как стрела. Ингрид закричала ему вслед, как она рассказывала нам позже: «Хью! Что ты вытворяешь?»

И тут появилось такси, несущееся во весь опор, чтобы успеть на желтый свет, потому что водители такси вечно торопятся. Так уж они зарабатывают себе на жизнь.

Я обернулся разок посмотреть, не преследует ли меня Хью. Он, конечно же, преследовал. Я должен был остановиться, но не мог заставить себя сделать это. Мои ноги праздновали труса. Я приказал себе больше не оглядываться, а просто быстро идти вперед. На тротуаре собралась настоящая толпа, как будто в Рождество.

Было тесно и шумно, однако визг тех тормозов не показался бы мне более пронзительным, даже если бы я услышал его в концертном зале. Я замер на месте, развернулся и увидел Хью через секунду после того, как такси врезалось в него.

Его подбросило в воздух, швырнув в обратном направлении. Это было как в замедленной съемке. Такси дернулось на дюйм вверх, на дюйм назад, вздрагивая, замирая, подскакивая и падая, словно в припадке. Никто не проронил ни звука, а Хью висел в воздухе.

В следующий миг он упал на спину, но при этом продолжал двигаться, заскользил, как на салазках. Руки у него были раскинуты в стороны, коричневый пиджак задрался и собрался в гармошку на плечах. Он переворачивался дергаными, лишенными плавности движениями – вот теперь все показалось серьезным и вышедшим из-под контроля. Он перевернулся на правый бок, но голова его не сдвинулась, а ноги как будто пытались идти в разные стороны. Выглядел он так, словно может развалиться на части. И вот еще одна машина взвизгнула тормозами, и еще одна, и еще. В первые мгновения после того, как такси ударило Хью, его тело скользило по собственной траектории между машинами на Пятьдесят седьмой улице, но теперь все изменилось.

Вероятно, это уже не имело значения. Такси, сбившее его, ехало быстро, и удар был прямой. Хью, вероятно, уже был мертв или же при смерти. Но его ударил во второй раз зеленый грузовик из цветочного магазина. Это был даже не удар. Небольшой грузовик переехал Хью, раздавив верхнюю часть его безжизненного тела.

Окрасились ли небеса в алый цвет? Замедлило ли солнце свой неумолимый ход? Даже на запруженном народом Манхэттене мир казался совершенно спокойным. Люди разворачивались медленно, тихо. На лицах было то озадаченное, слегка отсутствующее выражение, какое бывает у публики в фойе театра после авангардной постановки. Это точно оно? Лучше сами скажите, что это было. Как будто требовался еще один взгляд, чтобы убедиться в том, что случилось именно это. А затем образ того мужчины, которого такси подкинуло, как мешок с мясом, завершил свой безумный пируэт по нашим чувствам, и мы снова увидели это. Долгие минуты ожидания остались в прошлом, нервные клетки больше не получали никаких сигналов, и вот теперь зазвучали первые крики, первые возгласы, руки закрыли не желающие видеть это глаза. Мы вдруг превратились в охваченное ужасом стадо, которое повалило на проезжую часть, наступая друг другу на пятки, отталкивая локтями, боясь внимательно взглянуть на этого незнакомца, и каждый надеялся, что кто-нибудь другой знает, что надо делать.