Растревоженному вихрем бессмысленного трагизма этого мира Достоевскому, чтобы не сойти с ума от ужаса и отчаяния, необходим Бог, Истинный Бог, необходим более, нежели кому бы то ни было другому — Шекспиру или Канту, Толстому или Негошу. Ему совершенно необходим Бог, Который был в человеке, Который был человек и не забыл от животного ужаса, что Он Бог. Ему необходим Бог, Который смотрел теми же глазами, что и человек, и осознал и оправдал человека, Бог, Который был заключен в пяти чувствах и не сошел с ума, Бог, Который испытал все боли, изведал все страдания человечества, и осознал их и оправдал, Бог, Который осознал смерть и оправдал так устроенный мир и так устроенного человека, Бог, Который всё осознал, оправдал, облаговествил и ублажил. Если есть такой Бог, то это Достоевского Бог и Господь.

Гонимый безжалостным змием отчаяния, Достоевский с рыданием и криком бросился к ногам такого Бога, к ногам кроткого Господа Иисуса. «Я из этого (т. е. из бунта) вывел и доказал необходимость веры в Христа» [251] , — исповедуется он. Пресветлый Лик Богочеловека Христа пленил навеки терявшего ум богоборца. Богоборец стал богоприимцем. До дна его мятежной души проник благой взгляд Благого Иисуса, успокоил бурю его, укротил взбунтовавшийся дух его и покорил всё сердце его. Некогда дьволу подчиненный Достоевский стал Христу подчиненным. Совершилось великое таинство, решена проклятая проблема: Богочеловек Христос — единственное решение проблемы личности и мира, единственный смысл жизни, смысл и цель истории, оправдание жизни и идеал. Бунтарный христоборец ранен сладостной стрелой любви Христа; победил «Пресветлый Лик Богочеловека, Его нравственная недостижимость, Его чудесная и чудотворная красота» [252] .

Горячо и безоговорочно Достоевский весь отдается Христу, молитвенно устремляется к Нему, «впивается» в Него, делает Его содержанием своей личности, пока Он не станет его всеобъемлющим и незаменимым Богом и Господом. Пресветлый Лик Богочеловека — единственное очарование, которое неизменно все более и более очаровывает и никогда не разочаровывает. Очарованный Им до абсолютной и необратимой любви, спасенный Им от атеистического отчаяния и анархического безумия, Достоевский по–апостольски и исповеднически исповедует и проповедует, что Богочеловек Христос — единственная наинеобходимейшая необходимость для нашей планеты, единственный Спаситель от отчаяния и самоубийственного скепсиса, что спасение всех людей заключается единственно в безоговорочном и всецелом приятии Христа как смысла и цели жизни.

Говорят: нет Бога. Но откуда же чудесная Личность Христа? Разве наша жалкая планета могла создать сама по себе такое поразительное явление? — Христос не только доказывает, но и показывает Бога телесно. Каждым Своим чувством, каждой Своей мыслью, каждым словом, движением, каждым Своим деянием Он доказывает, что является Богом и человеком. В Нем нет ничего нереального, нет фантастического. Он — то, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши [253] . Он в каждый момент божественно безгрешен и по–человечески реален, божественно совершенен и по–человечески доступен. Кто может обвинить Его во грехе, если не смогли обвинить даже самые лукавые соглядатаи сердца человеческого — фарисеи и саддукеи, глаза которых, направленные на Него, превращались то в телескоп, то в микроскоп, лишь бы обнаружить в Нем хотя бы одну молекулу греха? Безгрешность Его несомненна; это неизбежно чувствует и осознает каждый, кто хоть раз серьезно всмотрелся в Его чудесный и восхитительный Лик. Безгрешностью Своей Он доказывает Свою Божественность, телесностью Своей доказывает Свою человеческую сущность; чудесной и совершенной Личностью Своей Он неопровержимо доказывает, что является Богочеловеком. Единственно в Нем как Богочеловеке содержатся реально и телесно вся полнота идеала и совершенство. Вся притягательность Его Личности заключается в том, что Он — и Бог, и человек, а не только Бог или только человек. Достоевский по–подвижнически прочувствовал эту основную тайну Личности Христа и стоит за нее по–великомученически отважно и по–апостольски мудро. Он непоколебимо исповедует, что «Христос = человек, противопоставляемый Христу=Богочеловеку, не может быть ни Искупителем, ни Источником жизни, что сама по себе наука никогда не осуществит весь человеческий идеал, что источник жизни, умиротворение человека и спасение всех людей от сомнений и условие — sine qua non — бытия всего мира содержатся в следующих словах: И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца [254] — и в вере в эти слова» [255] .

Богочеловек — sine qua non всего существующего. Он — ось мира; если мир сорвется с нее, то превратится в дьявольский хаос, в неоправданный ужас, в жестокую нелепость. «Все заключается в том, что Слово плоть бысть; в этом вся вера и утешение человечества — утешение, от которого оно никогда не сможет отказаться» [256] , В этом заключается и оправдание Бога перед человечеством. Действительно, Богочеловек Христос — единственно возможное оправдание Бога; единственно в Нем возможна полная и совершенная теодицея. Все философские теодицеи в конечном итоге граничат с абсурдом. Желая оправдать трансцендентного Бога, они терпят крушение и разбиваются о камни неодолимых противоречий. Трансцендентного Бога невозможно оправдать. Но дело не только в этом. Трансцендентного Бога не нужно оправдывать, ибо Он того не заслужил. Бог, Который не был в человеке, не имеет права быть Богом человечества. Лишь Бог, Который был в человеке, Который жил жизнью человека и не утратил ни одного из Своих Божественных свойств, только такой Бог может оправдать Себя перед измученным человечеством. Таким Богом был, есть и будет Христос, и только Христос. Он Своей человеческой сущностью оправдал Бога и Своей Божественностью оправдал человека. Он — не идея, а живая реальность, осуществленный идеал — видимый, осязаемый, воплощенный и воплотимый. Он — не идея, а Богочеловеческая Личность. В Нем Бог и человек сближены и сопряжены до личностного единства. Все в Нем богочеловечно, и нет ничего, что было бы только Божественным или только человеческим. В Нем таинственно и удивительно достигнут многожелаемый богочеловеческий монизм личности: «В Нем обитает вся полнота Божества телесно» [257] и вся полнота человечества. Он — Истинный Бог и истинный человек, единственная Личность, в Которой достигнуто и осуществлено совершенное равновесие между Богом и человеком, в Которой человек стал Человеком, достиг предельной глубины, широты и высоты своей личности и стал Личностью.

Все, что Христос делал, Он делал, чтобы и мы это делали; все, чем был Он, чтобы и мы этим были; все, что с Ним произошло, чтобы и с нами происходило. Он стал Богочеловеком, чтобы мы стали б о го–людьми. Он жил богочеловеческой жизнью и сделал ее доступной и приемлемой для каждого человеческого существа. Когда Бог стал человеком, тогда нет ничего Божественного, что бы не могло стать человеческим. Когда Бог воплощен и воплощаем, тогда нет Божественного идеала, который был бы неосуществим и невоплотим в сфере человеческой жизни. Все слова Христа, все деяния Христа, все Его мысли и идеалы осуществимы и воплотимы в человеческой жизни. Многие не могут этого вместить и говорят: «Христос — великий человек, благородный философ, но половина Его философии неосуществима, она не для таким образом устроенных людей»; другие добавляют: «Он идеалист, идеализм Которого — не для нашей планеты». И одни, и другие изрекают хулу, которая не простится, ибо они развоплощают Богочеловека, эту высшую ценность, эту самую удивительную и самую чудесную Личность. Достоевский же решительно утверждает, что идеализм Богочеловека достижим для всего человечества. Невозможно веровать в то, что Слово стало плотию, т. е. что идеал присутствовал телесно, а не верить, что он достижим для человечества. «Может ли человечество обойтись без этого утешения? Но Христос для того и пришел, чтобы человечество поняло, что и земная природа, дух человеческий, может действительно здесь явиться телесно в таком небесном сиянии, а не только духовно, как идеал, что это возможно так же, как и естественно. Ученики Христовы, которые это просветленное Тело обожали, доказали под страшнейшими пытками, какое это счастье — Сие Воплощение в себе носить, совершенству Этого Образа подражать и в Его Воплощение веровать. А другие, кто видел, какое счастье это Воплощение давало, как только человек начал действительно приобщаться к этой красоте, удивлялись, поражались и в конце концов высказывали желание и сами наслаждаться этим блаженством: они становились христианами и заранее радовались страданиям. Все заключается в том, что Слово плоть бысть. В этом вся вера и утешение человечества — утешение, от которого оно никогда не откажется» [258] .

Христос незаменим для человечества, незаменим для нашей планеты, для всей жизни на ней. Он единственный вносит смысл в нашу трагизмом расслабленную планету; Он единственный делает возможным оправдание жизни на ней, ибо если Он был возможен на этой планете, значит стоит жить на ней, есть ради чего жить. Человек, который почувствует так же, как Достоевский, ужасающий трагизм жизни, должен или уверовать в Христа, или совершить самоубийство. Третьего выхода нет. Достоевский уверовал, уверовал свято и непоколебимо, и личным опытом познал незаменимую чудесность Пресветлого Лика Христова. Поэтому он подвижнически ревностно защищает Христа. «Вы, господа, — обращается он к христоборцам, — которые отрицаете Бога и Христа, вы даже и не подумали, как без Христа вдруг все становится гадко и грешно. Вы осуждаете Христа и насмехаетесь над Богом, но какой пример вы даете человечеству? Как вы мелочны, беспутны, злобны и тщеславны! Устраняя Христа, вы уничтожаете в роде человеческом недосягаемый идеал красоты и доброты. И какие подобные ценности вы можете предложить взамен?» [259] . Христос — единственное настоящее утешение человечества. «Впрочем, — добавляет Достоевский, — вы могли бы отнять Его у человечества, если бы были в состоянии предложить ему что-то лучше Христа. Вопрос в том: есть ли у вас что-нибудь подобное?» [260] . «Дайте мне другой идеал, и я пойду за вами, — говорит Достоевский тем, кто хочет без Христа и помимо Христа осчастливить человечество. — Хотя, впрочем, вы сможете меня лишить веры в Божественность Христа, если только покажете мне что-нибудь лучше Христа. Ну, покажите!» [261] . Крусской интеллигенции, зараженной атеистической идеологией Европы и христоборческой моралью европейской науки, Достоевский обращается с вопросом: «Господа русские просвещенные европейцы… Укажите мне ваших праведников, которых вы вместо Христа ставите» [262] .

Достоевский знает, во что верует; он поклоняется Богу известному — Христу Богочеловеку, засвидетельствованному надежно Апостолами и Мучениками, Святителями и Исповедниками. Он лично и опытно познал божественную силу Христа, Который его спас от самоубийства, отчаяния и скепсиса, и засвидетельствовал это по–апостольски и по–исповеднически. Он по–великомученически решителен и определенен в своей вере в Христа. Он это исповедует ясно и горячо: «…Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил Символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот Символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовию говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной» [263] .