Ричард Фуллер смотрел на нее с изумлением — так же, как при первой их встрече в его комнате. Внезапно он подошел к ней и поцеловал ей руку.

— Спасибо за искренность, — объяснил американец свой странный поступок. — Немногие смогли бы сказать о подобных вещах так откровенно... и так точно. Ваше признание подтверждает одну мою мысль, которую я развиваю... ну, которая мне недавно пришла в голову. Я понял, что секс — это чисто родовое в нас, он лишен индивидуальности. Поэтому в представлениях Женевьевы участники игр лишены лиц. Лицо появляется, когда есть любовь. Но можно предположить ситуацию, когда люди добровольно откажутся — или их кто-то лишит — от лиц, а значит, от любви. На этом можно кое-что построить.

“Об этом его новый роман, над которым он сейчас работает”, — подумала Женевьева.

— Ну, а остальные члены нашей компании — как они относятся к таким забавам? — не унимался писатель. — Вот вы, Лоуренс — вы бы охотно участвовали в них?

— Я вижу, наш психолог решил поставить над нами эксперимент, — спокойно произнес Брэндшоу. — Он забыл сделать одну мелочь — спросить наше согласие на это. Я предлагаю мистеру Фуллеру другой мысленный эксперимент. Предположим, вы находитесь в открытом океане — плывете, уцепившись за мачту вашего судна. Что вы предпочтете — плыть к берегу, где вас, скорее всего, схватят местные полицейские, известные своими зверствами, или остаться в море, где вас могут подобрать ваши товарищи — но еще раньше и вернее до вас могут добраться акулы? Итак, ваш выбор? О, что я вижу: кажется, наш исследователь человеческой души колеблется. Кажется, он не готов выбирать в этой ситуации! — издевательски заключил англичанин. Он поднялся и, прежде чем уйти, заметил: — А в целом я согласен с Женевьевой. Она выразила суть дела очень точно. Жоржетта, ты идешь? Нам еще надо поработать.

— Я еще немного поплаваю, ладно, Лоуренс? — попросила девушка. Видно было, что ей не хочется уходить.

— Как знаешь, — пожал плечами кладоискатель и ушел. Как всегда, на его лице не дрогнул ни один мускул, однако Женевьева могла бы поклясться, что сквозь кажущееся спокойствие Лоуренса проступало разочарование и обида. “Кажется, Лоуренс не все знал об этой стороне жизни своей невесты, — подумала Женевьева. — И он, видимо, ожидал от нее несколько другого ответа сейчас”. Она отметила также, что она незаметно для себя стала лучше понимать загадочного англичанина и лучше к нему относиться.

А на следующий день Женевьеве удалось познакомиться ближе еще с одним обитателем замка, с которым она мечтала познакомиться, пожалуй больше всего. Утром, убирая комнату Филиппа Вернона, она нашла на столе адресованную ей записку. Вот что было в ней написано: “Милая Женевьева! Шарлотта сказала мне о вашем желании посетить мою мастерскую. Буду рад видеть вас у себя в полдень. Ваш Ф. Вернон”.

Ровно в двенадцать часов Женевьева робко постучалась в дверь мастерской, стоящей на некотором расстоянии от замка. Никто не ответил. Тогда она постучала еще раз, уже громче. Вновь тишина. Тогда Женевьева осторожно толкнула дверь и открыла ее. Она оказалась в просторном помещении, две стены которого занимали окна, забранные в мелкий переплет. На окнах были укреплены жалюзи, позволявшие регулировать освещение. Остальные две стены занимали картины. По углам стояли скульптуры — дело рук Шарлотты. А в центре мастерской стоял мольберт, за которым работал Вернон. Мастер был настолько увлечен работой, что не заметил прихода Женевьевы.

Девушка приблизилась к художнику, слегка кашлянула — все напрасно, ее не замечали. Подойдя ближе, она взглянула на картину, над которой он так увлеченно работал. Она сразу узнала фасад замка и примыкавшую к нему часть парка с кипарисами и старыми каштанами. Место, изображенное на картине, было знакомым — и в то же время совершенно неузнаваемым. Вглядевшись, Женевьева поняла, в чем дело. Она никогда не видела замок при такой погоде, которая была на полотне. Там свирепствовала самая настоящая буря! По зловеще освещенному свинцовому небу мчались рваные облака. Гнулись верхушки кипарисов; чувствовалось, что будь ветер чуть сильнее, и они не выдержат и начнут ломаться один за другим, как спички. На втором этаже замка ветер распахнул створку окна; от удара из нее вылетело стекло и теперь косым проблеском скользило вниз, чтобы через секунду разбиться вдребезги. Прямо перед глазами зрителя, который находился как бы немного в глубине парка, проносился сорванный лист каштана, еще зеленый, видны были его прожилки. А под самым большим кипарисом стояли два человека. Они стояли, протянув друг к другу руки, и в этом жесте ощущалось смятение. Но кто эти двое? Кто-то из обитателей замка? Женевьева не могла разглядеть их лиц. Она нагнулась поближе... и тут наконец Филипп Вернон заметил, что, кроме него, еще кто-то есть в мастерской. Он с удивлением уставился на Женевьеву, оказавшуюся рядом с ним. Видно было, что он не помнит, кто эта девушка, и не понимает, как она здесь оказалась. Затем художник рассмеялся, отложил кисть и подал девушке руку.

— Это для меня обычная история! — воскликнул он. — Когда я работаю, то перестаю замечать окружающее. Вокруг меня могут ходить люди, ездить машины — ничто не может мне помешать. Однажды, когда я работал вблизи одного села в Провансе, местные мальчишки стащили раскладной стул, с которого я встал, чтобы писать верхнюю часть полотна. Я обнаружил это, только когда стал собираться домой, представляете? А в другой раз, также собираясь уходить с работы на пленэре, я обнаружил в кармане... мышь! Когда она туда залезла и зачем — понятия не имею. Хорошо хоть она не укусила меня за палец. Она как будто чего-то ждала от меня, а не дождавшись, спокойно вылезла из кармана, спустилась по штанине и убежала. Каково?

— Возможно, в вашем кармане лежало несколько сухарей? — предположила Женевьева.

— Да, я обычно беру с собой еду — но не сухари, а яблоки и груши, и кладу их в другой карман, не в тот, где оказалась моя гостья... Ну да ладно. Я слышал от Шарлотты, что вы хотели посмотреть мои работы. Милости просим, вот они перед вами; кроме того, вон там за ширмой есть вторая комната, там тоже есть картины. А я еще немного поработаю, а затем сделаю перерыв, сварю кофе, и мы с вами можем побеседовать.

Художник снова взялся за кисть, а Женевьева пошла вдоль стен, разглядывая картины. Здесь были в основном пейзажи, написанные в самых разных уголках Франции и даже, кажется, за границей. На картинах были пшеничные поля, виноградники, старинные церкви, морское побережье с рыбачьими лодками, маленькие городки с черепичными крышами, горы... Женевьева заметила, что большинство картин свежие, на некоторых еще не просохла краска — в том числе и на морских пейзажах. Были здесь и портреты. Женевьева узнала графа, его дочь Элеонору, Шарлотту, Лоуренса, старого слугу Гастона, Эмилию. Были и незнакомые лица. Женевьеву поразил портрет незнакомой ей женщины с удивительно выразительными, живыми глазами. Вглядевшись в портрет, девушка заметила в нем одну странность: женщина была одета в современное платье, однако на плечах у нее был старинный темный плащ, а в руках она держала меч, опустив его острие на землю. Все картины были написаны в особой страстной манере, по которой сразу можно было узнать руку Вернона и которая, собственно, сделала его знаменитым.