— Следи, не отвлекайся! — велел Лука.

Священнодействие началось со слегка подброшенного и пойманного на широкую щеку ножа куска сырого мяса, за который взялись искусные руки повара. Нож мелко-мелко шинковал податливую плоть, нежно переворачивал с боку на бок, совершал какие-то глиссандо вдоль и поперек куска, — все в ритме стремительного танца, недоставало лишь музыкального сопровождения. Следом чародей густо посыпал мясо перцем, солью, какими-то особыми специями; и вновь часто-часто трепеща ножом, гладил и перебирал нежный шелк сырого фарша. И когда казалось, что более мелко порубить уже нельзя даже родниковую воду… вновь приступал: собирал в горочку, раскладывал на доске, разглаживал…

Несколько минут они молча ели: Лука свое вожделенное «мясо по-татарски», Кордовин — банальный, но вкусный, в меру прожаренный бифштекс.

Ублажим вначале твою утробу, святой Лука, затем примемся за облегчение твоей души.

Снова появился официант с бутылочкой какой-то мутной жидкости:

— Профессоре, ваше любимое масло.

— О, спасибо, вы вспомнили! — умиленный Лука сказал Кордовину: — Я так часто здесь бываю, они все про меня знают. Попробуй, вот, тоже — это смесь нескольких масел.

Кордовин покосился на мутную жидкость в бутылочке:

— Нет, благодарю… — и заговорил легко и безотносительно к нашим баранам о стратегии Ватикана в вопросе приобретения ценностей и, главное, в вопросе допуска широкой публики к этим самым ценностям. Церковь всегда была дальновидна и всегда понимала толк в рыночных отношениях — вспомни индульгенции! — говорил он. — Или вот возьми историю Гварнери. Если не ошибаюсь, его скрипки Ватикан скупал на корню в течение десятилетий…

— Двадцать пять лет, — вставил Лука. — Четверть века. Он работал исключительно на Ватикан. В среднем от четырех до семи скрипок в месяц.

— Отлично. Теперь помножь на двенадцать месяцев, и хотя бы на двадцать лет — получается тысяча двести инструментов. Где они? Известны — и стоят миллионы — несколько десятков инструментов, и при том, что специалисты не считают Гварнери великим мастером — так себе скрипочки-то…

— Ну и что ты этим хочешь сказать?

— А то, что веками Ватикан вел скрытую рекламную компанию этим скрипкам. Веками! При жизни мастера циркулировали в продаже считанные инструменты. И с тех пор очень редко появляется очередная скрипочка — якобы в комоде нашли, а ту якобы в запасниках провинциального музея… И эти находки сразу идут в продажу по — сам понимаешь, какой цене. Очень экономное расходование бесценной валюты.

Они выпили еще по бокалу вина, перешли на гомеопатов.

Почему бы тебе не попробовать отдать свою астму в их нежные дорогостоящие руки? Моя тетя всю жизнь лечит гомеопатией все, даже свой вздорный характер. И вот — ей восемьдесят лет, она водит автомобиль, пишет стихи на испанском и делает «ласточку»…

Лука расхохотался и по этому поводу рассказал смешной случай со своей покойной мамочкой, которая, перепутав таблетки, полгода принимала отцовы гомеопатические пилюли против воспаления простаты, и что интересно — уверяла, что значительно поздоровела. Затем перескочили на Бассо.

Этот гусь тоже для исцеления насморка ищет непременно какого-нибудь тибетского колдуна, тем более, что его новая пассия — тебя еще не знакомили? — молодой, довольно модный архитектор, насчет таланта… — я воздержусь от высказываний, — так вот, тот увлекается хиллингом, накладывает руки и всякое такое. Якобы вылечил Бассо от мигреней. Кстати, Бассо говорил, что завтра утром вы едете к его родителям, куда-то на ферму под Флоренцией, да? О, нет, я бы с удовольствием присоединился, но в эти несколько паршивых недель сезонного обострения предпочитаю держаться поблизости от своего врача… А вы, ребята, смотрите, за успех пока не пейте, — спугнёте удачу. Хотя у меня есть некая уверенность, что денька через два… Боже, как вспомню твою хладнокровную физиономию и этот индиферентный голос: «Немного, монсеньор…». Кстати, когда у тебя обратный билет?

В этот миг Кордовин вспомнил, почему при виде кардинала в памяти всплыла щелястая стена их нужника и большой блестящий гвоздь, на который тетя Лида насаживала самую разную литературу — она не вдавалась в содержание, поэтому с легкостью пустила «под нужду» толстенный том «Трех мушкетеров», неосмотрительно оставленный Захаром на террасе. И он потом долго оплакивал любимую, наизусть заученную книгу, снимая с гвоздя по листку и читая что-нибудь вроде: «змеиная улыбка скользнула по губам кардинала…». И плыли перед глазами в оранжевом сумраке нужника алмазные подвески королевы, и вилась шелковая пыль в солнечной щели, и жужжали, поблескивая перламутровыми спинками, зеленые мухи, и всегда, всегда он был на стороне королевы, а не кардинала!

— Слушай, — задумчиво проговорил Кордовин, — а этот гребаный святой отец… этот невежа, с кислятиной во всем облике, он…

— …Только, умоляю, не торопись делать выводы, — вставил Лука. — Хотя понимаю, что ты несколько… обескуражен. Он действительно сегодня превзошел самого себя. Однако поверь мне, в Ватикане достаточно приличных и даже в высшей степени интеллигентных людей.

— Не сомневаюсь. Я не о том… Просто мне показалось, что будь его воля, он бы и на порог меня не пустил вместе с моим Греком. И все-таки что-то заставляет его идти на эту сделку чуть ли не против собственного убеждения. В чем же дело?