Превозмогая боль, я осмотрелся вокруг: разметённый по углам мусор, две замаскированный бойницы и рюкзак у дальней стены. Определённо, наблюдатель сидит на «фишке» уже более двенадцати часов. Спрятанная у самого входа в комнату литровая бутыль с мочой на четверть наполнена, а пластиковые пакеты под отходы только с объедками. Точно один, значит, есть другая точка, у самой земли. Оружие стояло на сошках у той из двух бойниц, которая открывала обзор значительно левее того старого дома откуда мы появились, поэтому мне удалось подойти так близко. Взяв винтовку в руки, я осмотрел оружие, но это было нечто незнакомое, патрон стандартный, бьёт на тысячу метров, оптика восьмикратная, дорогая. Свинтив прицел прибрал его в карман куртки, подумав, что штука это полезная. А винтовку тут же саданул прикладом об угол, от чего тот отломился. Решив, что этого мало, вынул тяжёлый затвор и тоже положил в карман, чтобы выкинуть на обратном пути. В этот миг со стороны «сталинки» послышались три короткие и одна длинная пулемётные очереди, в ответ никто не стрелял, всё стихло также быстро, как и началось. Это заставило торопиться с отходом. Непонятно куда и почему стрелял Угрюмый, в любом случае времени нет. Ночь постепенно стала превращаться в блёклые, предрассветные сумерки и я ускорился с осмотром. Смастерив из припасённой на такой случай верёвки петлю и закрепив её на шее у начавшего приходить в себя пленного, я связал ему концами петли руки за спиной так, что получилась неплохая удавка. Пока человек не двигает руками, верёвка на шее хоть и давит, но всё терпимо, но как только пытается развязаться или просто начинает резко дёргать руками – петля на шее и запястьях затягивается ещё сильнее. Ноги лучше оставить свободными, но тут я применил одну старую хитрость. Расшнуровав левый ботинок пленника, я положил ему под стельку острый камешек. Стелька тонкая, камень помешает быстро бежать, но идти амер вполне сможет. Немного отвлёкшись, я пропустил тот момент, когда амер пришедши в себя попытался освободиться, но петля сработала безотказно, после дикой судороги послышался только сдавленный хрип. Снова повалив пленника на живот, я привёл путы в прежнее положение и внятно произнёс по-английски:

– В следующий раз я этого делать не стану. Сдохнешь медленно, ты мне особо не нужен. Веду, как доказательство гибели моих товарищей, ваши тайны мы узнаем и без тебя.

Пленный что-то невнятно замычал, но слов разобрать не получилось. Маска скособочилась, рот оказался забит шарфом и краем ворота свитера толстой вязки. Поправив маску так, чтобы амер не задохнулся, я продолжил:

– Я спущу тебя вниз, потом мы пойдём к передовой. Не жди от нас пули – с камнем в ботинке убежать ты не сможешь. А когда поймаю, то перережу поджилки на ногах, забью в рот кляп и брошу в воронку погаже, на нейтральной полосе. Хочешь умереть как солдат – слушайся. Всё понял?

Амер перестал вырываться и наклонив согласно голову вдруг произнёс на ломанном русском:

– Понимать… я понял.

Впечатление «фишка» оставляла неплохое, основательно амер тут окопался. Тропка по которой я сюда забирался была маршрутом для подхода, а уходил наблюдатель спускаясь вниз по тросу. Для этого на альпинистском костыле была подвязана бухта прочного нейлонового каната. Придумано неплохо, следов остаётся гораздо меньше, да и подходы с внешней стороны удобно попутно осматривать. Под слоем снега, в левом дальнем углу нашёлся рюкзак с личными вещами. Там ничего особо интересного не нашлось, так – мелочи всякие. Я взял только гибкий планшет электронной карты, коробку карманного компьютера из которого тут же выдрал батарею. Была тут початая коробка девятимиллиметровых патронов, пара плиток шоколада. Всё это я не колеблясь рассовал по карманам. Ещё взял швейцарский военный нож и плоскую металлическую баклажку с чем-то спиртным судя по запаху. Также приглянулся мне пистоль американца, отряхнув оружие от снега присмотрелся. А вот тут всё без экзотики, что в принципе можно считать удачей. Наблюдатель был вооружён австрийским автоматическим пистолетом «Глок» [19] с увеличенным магазином на девятнадцать патронов и характерным вырезом компенсатора на кожухе затвора перед мушкой, через который виден матово блестящий ствол. Как мне приходилось слышать, пистоль вполне надёжный, плюс уже с навинченным «тихарём». Отстегнув с бедра пленного кевларовую кобуру и отыскав в рюкзаке два запасных магазина, я приторочил трофей у левого бедра, так как привык стрелять и фехтовать ножом с левой руки. Амер отстрелял в меня все патроны, затвор замер в заднем положении. Стрелять с отсечкой по два или три выстрела эта штука не обучена, пришлось быстро набить пустой магазин заново из найденной в рюкзаке коробки и вставить его снова. Затвор сухо клацнул и уйдя вперёд дослал патрон. Пистоль вернулся в кобуру, время испытать его в бою ещё впереди. С сожалением осмотрев простреленную до самых потрохов «звёздочку», пришлось оставить коммуникатор там же, в опалённом дырявом кармане комбеза. Опутав пленного страховочной петлёй и мигнув фонариком в бойницу условленное число раз, чтобы Угрюмый не начал сразу же палить на движение. Я потихоньку спустил амера вниз к подножию развалин, а затем так же быстро спустился на своём тросе следом. Толкая амера впереди себя, забирая вправо от южной оконечности двора, я подошёл к воронке и усадив амера на краю показал ему на окно «сталинки» в полусотне метров позади:

– Смотри туда.

Мигнув фонарём несколько раз, я дождался ответного сигнала от Угрюмого и снова обратился к пленному:

– Мой стрелок тебя не убьёт, но бежать ты всё равно не сможешь. Дальше всё будет так, как я уже говорил. Сиди смирно, понял?

– Да…понял…

На краю воронки лежало два припорошенных снегом трупа. Две короткие очереди заставили амеров подняться из укрытия и побежать, а длинная срезала обоих за мгновение до того, как они успели нырнуть в воронку. Времени на то, чтобы шмонать трупы увы, не было, поэтому я сразу же принялся за дело. Планер уже основательно припорошило снегом, а до лючка под которым скрывался блок памяти добраться удалось лишь через долгих десять минут. Завернув тяжёлый блок в кусок парашютной ткани и перевязав его стропами, я поднялся на верх. Амер сидел всё так же тихо, даже не пытаясь развязаться. Подняв пленного, я заспешил к развалинам «сталинки», откуда вскоре спустился Угрюмый. На закутанном до глаз лице матроса не было заметно ни радости, ни сожаления, однако во взгляде промелькнуло некое облегчение. Любая беда делится на двое, если рядом есть товарищ, брат по оружию. Присев возле пленного он спросил:

– Это нафига?

– «Язык» для начальства, это не «нафига», Эдик. Плюс вещички потащит, всё легче топать будет.

– Что со «звёздочкой», чего молчал?

Вспомнилась невольно фраза ненавистника Джавдета – невозмутимого пастуха Саида из старого кинофильма. Хотелось улыбнуться и сказать: «…Стреляли» но я только показал простреленный тактблок, кивнув на пленного:

– Гость наш машинку попортил, но взамен, обещал поднести наши вещички. Путь не близкий, я согласился.

Угрюмый согласно кивнул и вдруг от души врезал американцу в ухо. Тот покатился наземь, но снова взлетел на ноги от моего пинка, так и замер шатаясь и постанывая. Эдик снял с пояса нож и сказал:

– Дельная мысль, обыскать его надо…

После тщательного обыска пленного и уничтожения двух чипов слежения в каблуке левого ботинка и под подкладкой куртки, я снова оставив амера под присмотром Угрюмого смотался за рюкзаком, заодно оставив на «фишке» растяжку под рюкзаком пленного. К тому времени стало немного светлее, а когда мы тронулись в обратный путь к точке вывода, серый рассвет уже окончательно разогнал сумерки и идти стало значительно легче. Амер, нагруженный нашими пожитками уныло но шустро семенил в середине колонны, надёжно привязанный к моему поясу обрезком страховочного троса. Несколько раз мы прятались в развалинах от приближавшегося стрёкота американских вертолётов, но так ни одного разглядеть не получилось. К воронке служившей точкой ожидания мы вышли через шесть часов непрерывного бега, я почти полностью выдохся, рана на ноге открылась, я чувствовал как бельё намокает от крови. Эдик набрал код на своём тактблоке и произнёс:

– Буг семьдесят один, здесь Ольха три… Буг, ответь Ольхе…

Минуты две ничего не происходило, моряк напряжённо вслушивался в эфир, твердя как заклинание форму вызова группы обеспечения. Во рту пересохло, но достать флягу это значит двинуться с места. Зачерпнув пригоршню обманчивого и пушистого белого снежка с откоса воронки, я бросил холодную массу в рот и тут же сплюнул. Снег имел железисто-бензиновый, горький привкус, так пахло всё в оплавленных развалинах городка. Этот же удушливо-едкий привкус имел воздух вокруг. Краем уха я услышал подозрительный шорох и успел даже вскинуть автомат. Пленный напрягся, пытаясь перекатиться с линии огня в сторону. Вдруг сверху, скатился небольшой заряд снега и комья земли, а следом в воронку упало три белые фигуры. От выстрела меня удержал знакомый голос:

– Бля, как же жить прикольно, братуха! Не стреляй земляк, это я – Женька!..

Из-под маски на меня смотрели весёлые синие глаза ефрейтора Селянинова. С ним было ещё двое бойцов, которых я в лицо не знал. Женька дождался пока мы с угрюмым опустим оружие и вполголоса заговорил:

– Поминки по вам уже справили… вижу, зря они это.

Глухим от затаённой боли голосом Угрюмый цедя каждое слово произнёс, при этом крепко стиснув ствол пулемёта:

– Не зря… нас почти нет…

Потом мы волоком перетащили пленного в замаскированный ход сообщения, который как оказалось был всего в паре метров слева от воронки. Нас встречал взводный Хамидулин и сам комроты. Говорил только Угрюмый, я же молча смотрел в сторону отчётливо видных в рассеянном свете утра развалин городка. Ещё пятнадцать смертей, ещё один неоплаченный сполна долг. Мёртвых теперь больше, чем живых, но зато я знаю где свила гнездо та змея, о которой говорил санитар Фархад.