В 2007 году, на пике экономического пузыря, сектор финансовых услуг превратился в машину по созданию богатства, раздувшись в США до более чем 40 % общей корпоративной прибыли. Финансовые продукты, включая новую линейку ценных бумаг, столь сложных, что их структуры не понимали многие исполнительные директора и члены советов директоров, стали еще более мощной движущей силой национальной экономики. Особенно важным компонентом этой системы была ипотечная отрасль, которая поставляла служившие сырьем для причудливых продуктов Уолл-стрит займы, упаковывая и продавая их по всему миру.

Благодаря притоку прибылей Уолл-стрит создавала новое благосостояние, невиданное с 1980-х. В 2007 году труженики финансовой сферы заработали поражающую воображение сумму в 53 млрд долларов. Goldman Sachs[2], в начале кризиса занимавший первое место в пятерке ведущих брокерских фирм, получил 20 млрд из этой суммы, что составило более 661 тыс. долларов на каждого служащего. Исполнительный директор компании Ллойд Бланкфейн получил 68 млн.[3]

Финансовые титаны считали, что создают нечто большее, чем просто прибыль. Они были уверены, что изобрели новую финансовую модель, которую можно успешно экспортировать. «Весь мир переходит[4] на американскую модель свободного предпринимательства и рынков капитала, – говорил летом 2007 года Сэнди Вейл, создатель Citigroup. – Было бы преступлением не иметь у себя американских финансовых учреждений, которые являются основным инструментом перехода к системе свободного предпринимательства».

Но пока они пропагандировали свои финансовые ценности и извлекали головокружительные прибыли, большие брокерские фирмы увеличивали ставки, все глубже залезая в долги. Соотношение между долгом и собственным капиталом у фирм Уолл-стрит составляло 32 к 1. Пока эта стратегия работала, она действовала невероятно хорошо, ратифицируя сложные финансовые модели отрасли и производя рекордные прибыли.

Однако когда она потерпела фиаско, результат оказался катастрофическим. Сокрушительная сила Уолл-стрит, проявившаяся в результате коллапса спекулятивного пузыря доткомов и замедления темпов экономического роста после 11 сентября, была в большой степени порождением дешевых денег. Переизбыток сбережений в Азии в сочетании с необычно низкими американскими процентными ставками в годы правления бывшего председателя Федерального резервного банка Алана Гринспена (призванного стимулировать рост экономики США после рецессии 2001 года) начал накачивать мировую экономику деньгами.

Отличным примером ненормальной ликвидности послужил субстандартный рынок ипотечного кредитования. На пике пузыря рынка недвижимости банки были готовы выдавать ипотечные кредиты каждому, кто в состоянии поставить подпись под документом.

Без каких-либо подтверждающих документов будущий покупатель мог заявить, что его месячная зарплата составляет шестизначное число, и выйти из банка с полумиллионным кредитом, месяцем позже получить еще и дополнительную кредитную линию под обеспечение доли владельца в доме, купленном на этот кредит. Разумеется, цены на жилье взлетели до небес, и на таком разогретом рынке рядовые граждане превратились в спекулянтов, перепродавая дома и открывая кредитные линии на собственную долю в купленном доме, чтобы приобрести дорогие машины и моторные лодки.

В то время на Уолл-стрит искренне верили, что новые финансовые продукты – ипотечные займы, которые были разбиты на части и перемешаны или «секьюритизированы», – если не полностью снимают риск, то как минимум существенно его снижают. Теперь банки не держали ссуды на своих балансах, а разбивали их на части и продавали инвесторам, попутно собирая огромные комиссионные.

Но, как бы ни оценивалась роль банков во время бума жилищного строительства, невозможно отрицать, что эти организации напоролись на то, за что боролись[5], – они фактически подавились, закупая друг у друга огромные количества активов, подкрепленных закладными на недвижимость.

Но самый большой риск заключался в новом уровне всепроникающей взаимосвязи финансовых организаций страны. В результате того, что банки владели различными частями этих вновь появившихся финансовых инструментов, каждая компания теперь зависела от остальных, зачастую даже об этом не подозревая.

Падение одной компании могло привести к эффекту домино. Конечно, как в деловом, так и в академическом мире были Кассандры, предупреждавшие, что такое финансовое изобретательство плохо кончится.

И несмотря на многочисленные предсказания, появившиеся еще в 1994 году, это прошло незамеченным, а профессора Нуриэль Рубини и Роберт Шиллер стали почетными пророками нынешнего поколения.

«Неожиданный крах или внезапное прекращение торговых операций любой из крупных финансовых компаний США может вызвать проблемы с ликвидностью на рынках и подвергнуть риску остальные компании, включая банки, участвующие в федеральной системе страхования вкладов, и финансовую систему в целом, – говорил генеральный аудитор Чарльз Боушер, докладывая комитету Конгресса результаты исследования стремительно растущего рынка производных финансовых инструментов. – В некоторых случаях вмешательство может вылиться в финансовый выкуп активов, оплаченный или гарантированный налогоплательщиком».[6]

Когда в 2007 году начали появляться первые трещины, многие продолжали утверждать, что субстандартные займы не угрожают никому, кроме нескольких ипотечных компаний. «Влияние проблем на рынке субстандартных кредитов на экономику и финансовые рынки ограниченно»[7], – заявил Бен Бернанке, председатель Федрезерва США, на слушаниях перед Объединенным экономическим комитетом Конгресса в марте 2007 года.

Однако уже к августу 2007 года рынок субстандартных кредитов объемом 2 трлн долларов США обвалился, приведя к глобальному распространению кризиса. Разорились два державших большие доли портфеля в субстандартных кредитах хедж-фонда под управлением Bear Sterns[8], похоронив 1,6 млрд вложенных в них инвесторами долларов.