Энджи подошла ко мне, потопталась рядом, словно хотела что-то спросить, но передумала.

Мужчины молчали.

– Нужно идти, – наконец, сказал я. – Патриота… Сашу… придется оставить. Документы передадим родным. Нам нужно идти, пока снова не поднялся туман.

Разобрав имущество покойного и прикрыв ему лицо его же курткой, мы двинулись к краю свалки. Туман больше не сгущался, путь был ясен и прост, и только на сердце – невозможно гадко. Шнобель, яростно и зло улыбаясь, нес за спиной гитару Патриота.

Будто удовлетворившись одной жертвой, Помойка отпустила нас. Ветер стал сильнее, разогнав не только туман, но и низкую облачность, выглянуло закатное солнце, низкое, красное, подсвечивающее все контрастным алым светом. С края холма я смотрел на березовую рощу внизу. Казалось, что стволы истекают кровью.

Предстоял спуск. Зелье, которое покойный Патриот дал Энджи, еще действовало, и девушка держалась бодро.

На этот раз на разведку отправили Шнобеля, он сам вызвался. Я был ему благодарен: укушенная нога разболелась, голень раздуло, надо бы антибиотики вколоть. Шнобель резво спустился вниз и заявил:

– Все чисто, нор нет.

– Тогда жди внизу, – приказал Никита.

Заметив мое состояние, напарник принял командование группой – без лишних слов, просто перехватил, как подхватывают падающего… Оказалось, медведки ядовиты, и я с трудом держался. Хотелось просто лечь. Может человек взять – и заболеть, переложив ответственность на других? И пусть они себе идут дальше, добывают лекарства, а меня спрячут в схроне, оставив еды и воды, я потерплю. Спать буду, спать, спать…

– Андрей, – Энджи внезапно оказалась рядом, обняла за плечи, усадила на землю, – что с тобой?

– Нормально всё.

– Ты горишь, у тебя жар! – она легко прикоснулась губами к моему лбу, отстранилась.

Глаза у Энджи были глубокие, умные, огромные, и очень печальные.

Вспомнилась любимая книга отрочества – «Три товарища» Ремарка. О настоящей мужской дружбе и о настоящей, раз в жизни приключающейся, любви. Главная героиня, возлюбленная героя, была с самого начала обречена – и знала это, и потому отдавалась жизни ярко, бездумно и безумно. Энджи похожа на нее. Та же жажда жизни и тот же привлекательный для здоровых флер обреченности, отмеченности судьбой.

Я тряхнул головой, собирая мысли в кучку.

– Наверное, медведка была ядовитая, – улыбнулся через силу.

Энджи пошарила в кармане и достала знакомый комочек листьев – то самое чудо-лекарство. Одну штуку она съела, значит, осталось всего две. И ей нужнее.

– Нет, – отказался я. – Это всего лишь лихорадка. Спустимся, обустроимся на ночлег, я приму антибиотики, выпью водки. Сорок градусов должно быть в стакане, а не в организме… И все со мной будет хорошо.

– Ты же не умрешь? – спросила она требовательно.

Вот и что теперь делать, как отвечать? Энджи положила руку мне на колено.

– Ты же не умрешь, правда, Андрюша?

Ненавижу свое имя. Во-первых, паспортные данные давно не имеют ко мне никакого отношения: Андрей Нечаев остался в «цивильном» прошлом, по Зоне ходит Химик, бывалый сталкер. Во-вторых обращение «Андрюша» напоминает о маме. А я не хочу о ней вспоминать – слишком больно до сих пор. Но из уст Энджи прозвучало так… интимно и, в то же время, тепло, хорошо.

– Не дождетесь! – перевел я все в шутку.

На нас смотрел Пригоршня. Без злобы и зависти, но с затаенной обидой. Сил разбираться не было, поэтому я слегка отодвинулся, и Энджи убрала руку, вздохнула:

– Пожалуйста, побереги себя. Я не хочу, чтобы ты умирал.

– Энджи, – решился навсегда закрыть тему, – тут не говорят о смерти, чтобы не накликать. А за меня не волнуйся: я любимчик Зоны, так просто не сдохну. Буду жить и всем надоедать занудством. Так что прекращай волноваться.

Следом за Шнобелем уже спустился Вик, и я подтолкнул Энджи:

– Давай-ка вниз. Пригоршня поможет мне спуститься.

Она встала и направилась к спуску, как будто и не было этого диалога, короткого, но насыщенного эмоциями.

Мы с Пригоршней остались вдвоем.

– Жалко Патриота, – пробормотал он. – Хоть и знаю теперь: предатель, военным стучал, а все равно…

– Это – Зона. Живи ярко, умри молодым.

Пригоршня странно на меня покосился.

– Ты того. Не надо про смерть.

И я понял: друг боится за Энджи. Запала она ему в сердце. Бывает.