– Ага, конечно. В джунглях во время засухи действует перемирие… Мы не в сказке, Энджи, – ответил я. – Присмотрись-ка во-он к тому кустику.

В ветвях одной из горечавок застряла берцовая кость, судя по размерам, не заячья, скорее, кабанья. Совершенно очевидно стало, что растение хищное, и что пришла горечавка по наши души. Ползли кусты, небось, от той самой подозрительной земляничной поляны – заманить ягодами не удалось, если добыча не идет к горечавке, значит… В общем, понятно.

– Надо кое-что проверить, – сказал Никита и потянул с плеча рюкзак.

Очень медленно, не спуская с горечавки цепкого взгляда и не сводя ствола дробовика, он покопался в рюкзаке и извлек кусок сала, завернутый в тряпицу.

– Берег для особого случая, – пояснил Пригоршня сквозь зубы.

– Ты пожертвуешь святым? – съязвила Энджи.

– А что делать?

Поднялся, размахнулся и запустил сало в гущу ветвей с криком «Подавись!»

Скорость реакции у горечавки оказалась отменная.

Гибкие, лишенные листьев, ветви взвились в воздух, впились в кусок и утащили в гущу кустарника. Чавканье и хлюпанье стало отчетливей. Меня мороз по коже продрал, Энджи ойкнула.

– Говорю же: стрелять!

Кусты, будто почувствовав наши намерения, двинулись в наступление. Это только звучит забавно: кусты двинулись в наступление, а когда на тебя прет этакий зеленый кошмар, алчно шевеля ветками, в пору в штаны наделать. Никита открыл стрельбу из дробовика. Забахало глухо, запахло порохом, ошметки ветвей полетели во все стороны, брызнул густой зеленый сок. Капля прилетела мне на лицо и обожгла. Черт, они еще и ядовитые!

Горечавка остановилась. Я поддерживал Никиту из «эмки», Энджи – из пистолета-пулемета. Хотя кусты больше не перли на нас, ряды хищных растений не редели, и как прорываться, все еще было не понятно.

– Отступаем, – выдохнул Никита, – а то все патроны переведем.

Он был прав. Мы перестроились: я быстро проверял дорогу, Пригоршня и Энджи постреливали для острастки. Сконцентрировавшись на очередной гайке, я не заметил длинного побега, выстрелившего мне в лицо. Жгучая боль – мазнуло по скулам и носу, на сантиметр выше – пришлось бы по глазам. Я выругался и рефлекторно закрылся руками. Следующий удар пришелся по пальцам. Вот тебе и кустики…

Не думаю, что у горечавки были хоть мизерные зачатки разума, скорее, голые инстинкты. Эта пакость хотела жрать, конкретнее – она хотела сожрать меня.

Я заставил себя убрать руки и даже успел присесть, уклоняясь от очередного взмаха гибкой ветки.

Прямо передо мной – два куста, здоровых, выше человеческого роста. Но всего два. Лицо и руки горели, будто ошпаренные, и соображал я туго, наверное, из-за яда. Никита, даже если видел, что происходит, на помощь прийти не мог – одного взгляда по сторонам было достаточно, чтобы понять: мы угодили в ловушку, нас окружили. Кусты, пережив первый шок от вооруженного отпора, перешли в наступление.

Ветви со свистом выстреливали в нас, целясь в открытые участки кожи. День триффидов, блин. Взвизгнула Энджи – ее задело, крякнул от боли Пригоршня.

Черт, вот только трава меня еще не ела!

Злость поднялась тяжелой, мутной волной. Я выхватил нож – «Пентагон», не складень. Хочешь, зараза, драться? Будем драться. Покрошу тебя на салат.

Куст, конечно, моего настроения не понимал, он вообще ничего не понимал, только жрать хотел.

Под выстрелы и шипение я ринулся на противника. Тут главное: забыть об опасности. Как в реальной драке, внушить себе, будто это спарринг, и ничего, серьезней синяка, тебе не грозит. Ну, куст, ну, стремный. Порубить – и дело с концом. Ножевому бою меня в свободное время учил Пригоршня, я еще отмахивался: нафига резать, если есть пистолет, но друг, проявляя несвойственные ему мудрость и прозорливость, заставлял заниматься. В частности, тренировал скорость реакции, обзывая меня «тормозом»: брал веревку и начинал крутить ею, стараясь меня ударить, а я должен был веревку перерубить. Заточенным ножом сделать это вполне реально.

И вот – пригодилось же!

Напружинить ноги. Это кажется, что в схватке важнее руки, нет, действует все тело. И если ноги деревянные – ничего не сможешь. Танцующей, легкой походкой, кидая себя из стороны в сторону, ни секунды не оставаясь на одном месте, я наступал на куст. Он размахивал ветвями, выпуская в мою сторону побег за побегом, но я отпрыгивал, пригибался, отшатывался, уворачивался, при этом успевал достать его ножом. Побеги становились короче, брызгал жгучий сок, и куст двигался все медленнее.

Я, напротив, вошел в раж.

– На капусту! – выкрикивал с каждым рубящим движением. – Нашинкую! Щавель! Шпинат! Петрушка-мутант!

Второй куст, заметив или, скорее, почувствовав, что первый обмяк и скукожился, начал отступать. Теперь я увидел, как они перемещаются: вытягивая корни из земли, что те древолюди во «Властелине колец».

– Ага! Улепетываешь! Сдавайся, зелень!

Куст поджал ветки и… покатился. Как перекати-поле, только без помощи ветра. Большой, около метра в диаметре, шар запрыгал по кочкам болота. Я остановился, тяжело дыша. Адреналин выходил, меня начало трясти, а расслабляться было рано. С боков кусты отступили. Наверное, у них была связь с другими растениями, иначе они не могли бы действовать скоординированно, и смерть одного ощущалась другими.