— Не твоё дело. На! — Передав пистоль другому казаку, Коляда, поигрывая кинжалом, подступил к персам, — Зараз вы у меня забалакаете.

Стремительным, ловким движением он ткнул кинжалом в горло седобородому персу. Тот всплеснул руками, захрипел и бессильно осел на грязный настил.

Остальные персы упали на колени и визгливыми голосами стали умолять казака.

Спускаясь в трюм, Дикун услыхал этот полный ужаса визг. Увидев Коляду с окровавленным кинжалом, Федор на мгновение оторопел:

— Ты что?

Все повернулись к нему.

Коляда равнодушно произнёс:

— А ты чего лезешь, куда тебя не просят?

Он нагнулся, вытер кинжал о халат убитого и полез к нему за пазуху.

Дикун схватил его за грудь, приподнял.

— Геть, — прохрипел Коляда, — Не твоё засыпалось, не твоё и мелется.

— Иди отсюда, аспид! — Федор толкнул его.

— Верно! — поддержали его другие. — Мало ты в Астаре пошарпал? Чего душегубствуешь?

— И чего вы за бусурманов заступаетесь? — поддержал Коляду казак, державший его оружие.

Спор прекратил Ефим. Он закричал сверху:

— Браты, чёлн угнало!

Казаки, толкаясь, ринулись к выходу. Далеко, ныряя в волнах, маячил их чёлн.

— Эх, привязать-то забыли!

— А наши аж вон где!

— Стреляй, может, услышат…

Дружный залп прокатился над морем. Еще один. Половой, вскарабкавшись на мачту, замахал красным кушаком, снятым с перса.

А ветер гнал парусник.

— Кажись, услышали! — радостно крикнул Ефим. — Вижу, на боте вроде сигналят.

— А больше ничего не бачишь? — оборвал его Дикун. Он первым заметил, как от ближнего парусника отвалили две шлюпки, — Слезай, Ефим, отбиваться будем.

Казаки зарядили пистоли, стали вдоль борта. Сорвались первые крупные капли дождя, с шумом ударили по палубе.

— С дождичком вас, — попробовал пошутить Ефим. Он снял папаху, подложил под локоть.

— Ефим, — повернулся Дикун, — выгони персов, пускай якорь спустят.

Через минуту, тарахтя цепью, в воду опустился якорь, и парусник, вздрогнув, как необузданный конь, встал.

— Теперь, может, продержимся, пока наши подойдут.

Шлюпки подходили к паруснику. Видны были бритые головы персов, гребцы откидывались назад в такт взмаху весел.

Ефим спокойно проговорил:

— От мы трошки полякаем персов, а потом они нам трошки шкуру на барабан спустят. У них, говорят, казачьи шкуры в цене.

Персы приближались без предосторожностей. Вот их шлюпки подошли на ружейный выстрел.

— Бей! — негромко бросил Федор.

Грянул залп, и над бортом парусника взметнулось седое облачко. Когда оно разошлось, все увидели, что персы повернули назад.

Кто-то из казаков пронзительно свистнул.

— Бот к нам звернул! — радостно крикнул казак со шрамом.

— Ага, услышали! — облизал пересохшие губы сосед Дикуна.

Подгоняемый попутным ветром, бот нёсся к ним на всех парусах…

На исходе следующего дня казачий флот уже причалил к острову Сары.

Смерть косила казаков направо и налево. Не в бою, а из-за угла забирала костлявая. На песчаном мысу растёт и растёт число деревянных крестов. Смутно в лагере. Уже осень кончается, зима на подходе, а жара не спадает.

Не узнать и Головатого — совсем дряхлым стариком выглядит войсковой судья. Вести одна другой тяжелее подтачивают его. С каждым днём редеет войско. И не в боях, не в схватках с врагом, а на этом проклятом острове.

Ходит, ходит казак, здоровый, весёлый. И вдруг начинает бросать его то в лютый холод, то в нестерпимый зной. Желтизной наливаются лицо и тело, синеют губы. И, .глядишь, уже тащат казака на проклятый мыс, и ещё один песчаный бугорок с маленьким, тонким крестом появится там…

Каждый день читает Головатый новый и новый скорбный список жертв жёлтой смерти.

Несколько раз войсковой судья посылал нарочных к графу Зубову, просил того пожалеть казаков, разрешить уйти с дьявольского острова или в новый поход отправить. И каждый раз приходил один ответ: «Стоять и ждать».

В конце концов Антон Андреевич решил отписать обо всём кошевому, пускай он к друзьям своим вельможным обратится, может, те шепнут нужное слово матушке–императрице.

Написал войсковой судья подробное письмо, собрался печать свою ставить. Вдруг в шатёр, пошатываясь, вошёл усталый казак и протянул Головатому пропотевший пакет.

«Из Екатеринодарской крепости!» — определил Головатый. И, махнув рукой казаку, сломал печати.

От первых же строк письма войсковой судья тяжело рухнул на грубый табурет и схватился за седую голову. Скупые и горькие слезы потекли по его загорелому, морщинистому лицу.