Храп прекратился, но через минуту снова разнёсся по комнате.

Еле дождавшись рассвета, Тимофей Терентьевич вскочил, натянул сапоги и, наскоро умывшись, не завтракая, отправился в правление.

Шел не торопясь, обходя опасные ямы, в которых и верховому было по стремя, держался у плетней.

Дорогой проверил крепостные караулы, нашумел на вестового казака, задремавшего на лавке в канцелярии.

Вскорости стали сходиться писари. Пришел хорунжий, старший по канцелярии. Вытащив из-под стопки бумаг исписанный лист, пробежал его глазами и, одёрнув мундир, направился к атаману. Вестовой успел шепнуть:

— Не в духах их превосходительство!

Скрип отворяемой двери оторвал Котляревского от окна.

— Тут жалоба на ваше имя от кореновских станичников, — протянул хорунжий плотный лист голубоватой бумаги, — Давно лежит. Без вас не смели разбираться.

— На кого жалуются?

— На атамана! Дележом земли недовольны. Да и об иных обидах пишут.

Взяв из рук хорунжего жалобу, Котляревский медленно изорвал её в клочки, швырнул на пол.

Приезд Котляревского огорошил и напугал кореновского атамана. О жалобе бедноты он знал, но никогда не думал, что сам наказной приедет разбирать её. Больше того, надеялся, что на жалобу в Екатеринодаре не обратят внимания.

Грозный вид Котляревского, казалось, не предвещал ничего хорошего.

— Слушайте, вы, горе–атаман! Как смели вы допустить, что всякая сволочь жалуется на вас, — едва переступив порог правления, принялся распекать наказной бледного, стоящего навытяжку атамана.

Сбросив черкесскую бурку, Котляревский ходил из угла в угол, нервно похрустывая пальцами. Время от времени он поглядывал воспалёнными глазами во двор, где казаки конвойной сотни, обрызганные грязью, рассёдлывали лошадей. Понемногу вокруг них собирались станичники.

— Я… — попытался оправдываться атаман, но Котляревский оборвал его.

— Э–э, что «я», — сморщился он как от зубной боли. — Коли не можете согнуть в бараний рог казаков, то какой вы, к чёрту, атаман? Грамотеи среди казаков завелись! Соберите станичников на сход!

Через час в правление собралась вся станица. Каждому интересно было, что скажет новый войсковой атаман.

Дождавшись тишины, Котляревский заговорил:

— Станичники! Почившая в бозе матушка–императрица послала нас на Кубань, чтобы мы верой и правдой служили престолу и отечеству, и за это жаловала она нас землёй и лесом. Государь–император, посылая меня атаманом, наказывал, чтоб войско наше силу свою не теряло.

— Добре! — выкрикнул дед Ляшенко.

Котляревский покосился на него, продолжал.

— А в чём наша сила? Сила наша в том, что мы друг за дружку должны стоять! А вот до нас дошла жалоба ваших станичников — жалуются они на атамана. Наделами недовольны. Так, спрашиваю?

— Так! — нестройно выкрикнуло несколько голосов.

— А я считаю, что не так! Поделена земля правильно. Вот ты как считаешь? — ткнул он пальцем в Ляшенко.

— Правильно!

— А ты? — палец наказного остановился на Хмельницком.

— По законам! — пробасил тот.

— А вот как ты об этом думаешь? — обратился он к Кравчине.

— Землю полюбовно делили.

— Брешете, хапуги вы! — выкрикнул кто-то.

— Что, что? — повысил голос наказной, — Кто это сказал?

Никто не отзывался.

— Я говорю ещё раз, делёж земли, считаю, произведён по закону, — голос Котляревского стал резким. — Старшинам и справным казакам, у коих скота больше и кто заслуги перед войском имеет, законом определены большие земельные нарезы. А тем, кто будет смуту вносить, в нашем товаристве места нет. Гнать будем из своего войска! Вот и всё, что я хотел вам сказать. А теперь можете идти. Кто чем недоволен — останься.

Нахлобучивая папахи, один за другим выходили станичники из правления, растекались кучками по улице, обсуждая слова наказного.

Казачок с перебитым носом говорил Ковалю:

— Нашли кому жаловаться. Черт черту око не выколет…

А в правлении остались только Котляревский, станичный атаман и Кравчина, которому наказной приказал задержаться.

— Ну вот, и жалобщиков нет. Все довольны, — потёр руки Котляревский. — Теперь отдохнуть и в дорогу. Завтра еду в Усть–Лабу. Заночую у тебя, Григорий Дмитриевич. Не против?

Тимофей Терентьевич спал как никогда крепко. Пробудился он оттого, что кто-то осторожно звенел посудой. Было уже светло. Через чуть приоткрытые веки наказной увидел молодую статную женщину.

«Жена Кравчнны! — догадался Котляревский. — Анна, кажется».

Не открывая полностью глаз, наказной любовался молодой казачкой.

Она кого-то напомнила атаману. Котляревский ещё окинул её взглядом и вдруг вспомнил. Лет двадцать тому назад, под Варшавой, судьба забросила его к одному польскому пану, у которого была красавица дочь, Людвига.