Тут я от неожиданности вздрогнул, услышав голос господина, спросившего пареньков, готов ли я к дороге, и увидел краем глаза его фигуру с неизменным, свисающим с пояса ремнем. Мальчишки ответили положительно — один при этом от души шлепнул меня ладонью, а другой понадежнее задвинул фаллос в мой широко разинутый рот. Судорожно всхлипнув от их стараний, я обнаружил, что хозяин уже стоит возле меня.

Сегодня на нем был красивейший сливового цвета бархатный дуплет, [4] под ним — блуза с воздушными, затейливо украшенными рукавами, и всем своим видом летописец был ничуть не менее изыскан, нежели любая королевская особа. И воспоминание о нашем ночном страстном соитии захлестнуло меня жаркой волной, заставив подавить крик возмущения. Я лишь что-то в отчаянии промычал не своим голосом. Я пытался сдерживать себя, но меня так долго всячески обуздывали, что казалось, сам я уже перестал владеть собой. И когда потянули за вожжи и все ремешки на мне мгновенно напряглись, я понял, что абсолютно беспомощен. Я даже не мог бы опуститься на корточки, будь на то желание — два других «конька» удержали бы меня без малейших усилий.

Господин придвинулся ко мне ближе и, небрежно ухватив за голову, повернул к себе и поцеловал по очереди в оба века. Нежность его губ, свежий запах кожи и волос тут же вернули мне ощущение вчерашней близости. И все-таки он был моим господином. Николас всегда оставался для меня господином — даже в ту минуту, когда я всласть отжаривал его, исторгая из его груди хриплые утробные вопли. От этих мыслей мой стянутый ремешками друг болезненно скорчился, и я разразился новыми стонами.

В руке у Николаса я увидел длинный, сужающийся к концу стек в два фута длиной, к которому крепилась той же длины жесткая, стоящая торчком полоса кожи, упруго сгибавшаяся лишь в момент удара. Летописец как раз и испытывал сейчас на заднице одного из «скакунов» эту свою новую снасть.

— Как всегда, утренняя пробежка по городку, — услышал я его отчетливый голос.

«Лошадки» тут же тронулись неспешной рысью, и я волей-неволей потрусил вслед за ними. Хозяин же двинулся рядом со мной — в точности как минувшей ночью, когда мы с ним вдвоем шли по той же самой дороге. Вот только теперь я был пленником этой чудовищной упряжи, крепко держащей меня двумя жуткими фаллосами. И, в страхе получить от господина его болезненные весомые поучения, я старался поднимать колени так, как он того и требовал.

Темп наш был не слишком быстрым, но я все равно то и дело получал подгоняющие удары необычным стеком-хлыстом. Раз за разом он проходился по моим ягодицам, звучно шлепая сверху и на обратном пути оглаживая еще ноющие следы вчерашних наказаний. Николас шел в молчании, не издавая никаких команд, однако парочка впереди будто и так знала нужную дорогу, уверенно повернула на широкую улицу, ведущую к центру города. Так что мне представилась возможность увидеть обычную, будничную жизнь этого селения — и я, признаюсь, был немало удивлен.

Белые фартуки, деревянные башмаки, штаны из сыромятной кожи, закатанные рукава рубах, громкие, весело переговаривающиеся голоса. И повсюду — трудящиеся невольники. Я видел принцесс, отскребающих щетками пороги и балкончики, старательно намывающих витрины лавок. Видел принцев с тяжелыми корзинами на спинах — то и дело подскакивая от ударов плетки, они торопились перед идущими следом госпожами. В одних воротах я заметил массу сгрудившихся вокруг большой стиральной бадьи голых, покрасневших от «воспитания» задов.

За изгибом улицы показалась впереди лавка упряжных товаров, перед которой еще почище меня стянутая уздечками и поводьями болталась в воздухе принцесса, привязанная к вывеске над входом. Мы миновали кабак, в котором возле специального постамента стояли рядком несколько невольников в ожидании, когда их одного за другим затащат на эту маленькую сцену, чтобы потешить поркой равнодушных клиентов. Рядом с заведением оказался магазин, продававший фаллосы всех размеров, и перед ним стояли лицом к стене, согнувшись в полуприседе, трое принцев, выставив на всеобщее обозрение хорошенько вставленные им в зад торговые образцы.

«А ведь я мог бы оказаться одним из этих бедолаг, — невольно подумалось мне. — Стоял бы тут, раскорячившись, перед прохожими».

Хотя так ли уж это хуже, чем бежать рысцой по мостовой, сбиваясь с дыхания, обмотанному сбруей и влекомому вперед за голову и бока, да еще и подбадриваемому сзади смачными шлепками широкого кожаного хлыста?

Я не видел сейчас своего хозяина, но с каждым ударом представлял его таким, каким запомнил этой ночью, и то, с какой легкостью он мучил меня сегодня, признаться, удивляло. Конечно, я даже не мечтал, что из-за наших объятий меня перестанут постоянно лупить, — но чтобы так, от души наяривать…

Меня вдруг поразила догадка, что этим он хочет добиться от своего раба более глубокого подчинения — а именно полнейшей моей покорности как партнера.

Между тем по мере приближения к площади передние «лошадки» стали с чувством превосходства пробиваться, мотая головами, сквозь наводнившую улицу толпу горожан с корзинками и семенящих на привязи рабов. Куда ни кинешь взгляд, везде можно было увидеть прекрасно убранных, разряженных «скакунов», за которыми жалко трусил обычный раб. Так что если я предвкушал насмешливое внимание прохожих, то меня ждало разочарование. Местные жители выглядели так, будто получали особо пикантное удовольствие от созерцания обнаженных, бичуемых, или просто выставленных напоказ, или одетых в сбрую рабов.