Шрифт:
А что, если Эммы тут нет?
Она вскинула запястье, но вспомнила, что утром не надела часы. Вместо них на руке болтались совершенно бесполезные серебряные браслеты. Интересно, который час? Как долго она разговаривала с мистером Макклеодом? А потом стояла, разглядывая слониху Эллу? Диана подняла глаза к небу: солнце было в зените, значит, сейчас полдень. Неужели так рано?
Впрочем, почему бы и нет…
Полдень так полдень.
Солнце ведь не может остановиться в небе, как останавливаются часы.
Всего двенадцать часов дня. И до запланированной встречи у входа в зоопарк еще куча времени.
Но по ступенькам Диана по инерции не шла, а бежала. Бежала, хотя дрожали колени и ноги подкашивались. Ей было жарко. Она устала. Солнечные блики играли на листьях тропических растений, яркие, как само светило, и слепили глаза. Откуда-то сверху слышался высокий протяжный вой… Или это стучит у нее в висках? Она обхватила голову руками и выронила сумочку.
Обернувшись, Диана смотрела, как по ступенькам скачет ее сумка. Хоть бы не расстегнулась…
Расстегнулась.
Она видела, как из кошелька посыпалась мелочь: маленький ручеек из серебряных и медных монет. За кошельком выпал тампон, а потом — хотя она точно знала, что этого не может быть, — прозрачный пластиковый пакетик с марихуаной.
Он был плотно перевязан резинкой, и даже отсюда, с верхней ступеньки, Диана отлично различала измельченные запрещенные листья, матово и жирно поблескивающие на солнце.
— Миссис Макфи?
Диана вздрогнула. Перед ней вырос черный силуэт с крыльями — сестра Беатрис. Солнце из-за спины монахини било прямо в глаза, и ей пришлось прищуриться. Сестра держала в руках неаккуратную груду светло-коричневых папок, которые разъезжались в разные стороны, словно она их уронила и не успела ровно сложить.
— А, это вы, — протянула Диана. — А я… — Она махнула на ступеньки за спиной монахини. — Я туда… Ищу девочек.
— Вы уронили сумочку.
— Знаю. — Диана робко улыбнулась. Она не спешила подбирать свои вещи, чтобы не привлекать внимания к пакетику с марихуаной.
Но ведь это не ее!
В последние двадцать лет у нее в сумке не могло быть ничего подобного. Как он туда попал?
Сестра Беатрис не сводила с нее напряженно-внимательных глаз. О чем она думала?
— Девочек я уже нашла. Они не ходили к львам. Бегали смотреть волков.
Монахиня развернулась уходить, но в этот миг папки у нее в руках пришли в движение и из груды выскользнуло несколько листков.
Ветерок подхватил их и опустил прямо к ногам Дианы.
Она наклонилась, собрала листки и сложила вместе:
— Вот, пожалуйста. — И сама уловила в своем голосе нотки почтительности, словно была школьницей, обращающейся к учительнице.
Сестра Беатрис протянула к ней руку, но, прежде чем она успела забрать бумажки, Диана непроизвольно бросила взгляд на верхний листок.
Судя по следам сгибов, он был сложен вчетверо, а потом аккуратно разглажен.
Крупный жирный шрифт показался Диане знакомым. В правом верхнем углу детским почерком ее дочери синей ручкой были написаны имя и фамилия Эммы.
«Бетани Мэри Энн Элизабет была сиротой и жила в монастыре, пока я ее не удочерила. Ее любимая еда — сухой завтрак «Фрут Лупс».
Бетани Мэри Энн Элизабет любит контрольные по математике и биологии не так сильно, как мороженое.
Когда вырастет, она хочет стать мамочкой».
— Отдайте сейчас же! — выпалила сестра Беатрис.
— Но позвольте… — Диана покраснела, но листок не выпускала. — Это ведь сочинение Эммы. То самое сочинение…
Сестре Беатрис удалось наконец вырвать листок у Дианы, и она моментально сунула его в груду остальных бумаг. Больше она его никогда не увидит, поняла Диана. Она стояли не более чем в полуметре друг от друга, и она читала на лице монахини неприкрытую злобу. Подбородок у нее трясся, челюсти сжались, а глаза угрожающе сузились.
— Так это вы… — Она даже не обвиняла — просто констатировала факт. — Вы подменили сочинение? — Ее переполняло изумление.
— Заткнись! — прошипела монахиня тихо, но хлестко, словно насылала проклятие, и стала спускаться по ступенькам.
Протискиваясь мимо Дианы, она задела ее краем своего одеяния, и та на миг почувствовала у щеки ее горячее дыхание. Зловонное дыхание.
— Но зачем?
Сестра обернулась и посмотрела ей прямо в глаза.
И улыбнулась полной ненависти улыбкой: