Возможно, его воодушевила изменить показания реакция верхов на жесткое с ним обращение. 3 марта 1741 года Финч писал по этому поводу: «Русские люди не могут примириться с мыслью, что его выделили из толпы лиц, участвовавших в установлении регентства герцога Курляндского и возложили на него ответственность за дело — как говорят — он задумал не один, которого и один осуществить не мог, точно так же, как один не мог бы ему противиться. И его, как прочих русских вельмож и сановников, причастных к делу, несло потоком власти герцога, сильного советом и поддержкой лица, готового теперь взвалить на Бестужева всю ответственность за дела, в которых оно само принимало самое деятельное участие» [252] . Намек на Остермана, ушедшего от обвинений, здесь более чем прозрачный.

Кроме того, оказалось, что Бирон — человек не робкого десятка, многие его ответы были обстоятельны и хорошо аргументированы. Он отвергал самые серьезные обвинения, требовал бумагу и перо, сам писал объяснения. Но ни это, ни трогательный рассказ фаворита о клистире для государыни не убедили суровых судей. 8 апреля они пришли к единодушному решению, записанному в «Сентенцию о казни смертию четвертованием Бирона и конфискации имущества» [253] . 14 апреля, на основании заключения следователей, император Иван Антонович вынес приговор: Бирона и его братьев приговорить к «отписанию всего их движимого и недвижимого имения на Нас, в вечном заключении содержать, дабы тяжкое оное гонение и наглые обиды, которые верные Наши подданные от него претерпели… без всякого взыскания не остались». Бирон удостоился чести быть сравненным в приговоре с Борисом Годуновым, которого тогда рассматривали как убийцу царевича Дмитрия («лесным коварством убити повелел») и узурпатора, возможно отправившего на тот свет и царя Федора. Вот и Бирон, «будучи надмен гордостию и ненасытством властолюбия», поступал «так же, как и вышеупомянутый Годунов». Всем известно, говорилось в манифесте, «в каком мизерном состоянии оной Бирон с своею фамилиею и братьями прибыл и потом, будучи в России… какое неисчислимое богатство и великие, не по достоинству своему, чины получил», да к тому же «многих знатных духовных и светских чинов… не весьма за важные вины, а иных и безвинно кровь пролил, а других в отдаленных местах в заточениях гладом и жаждою и несносными человеческому естеству утеснениями даже до смерти умуча, и домы и фамилии их до основания разорил». Наконец, согласно манифесту, преступник пытался стать самовластным государем и «у нас дарованную нам от всемогущего Бога императорскую самодержавную власть вовсе отнять и Наших вселюбезнейших государей родителей… от правления исключить и все то себе единому присвоить». Подготовившая приговор комиссия Чернышева изложила преступные деяния бывшего регента в 27 пунктах. Бирону припомнили все его прегрешения, начиная со злого умысла нанести ущерб здоровью Анны Иоанновны (пункт 2), обманным путем захватить власть (большая часть пунктов) и кончая покровительством братьям своим, разорявшим Россию (пункт 27) [254] . В общем, за все эти преступления (как доказанные, так и недоказанные) решено было Бирона со всем его семейством, включая зятя Бисмарка, сослать в Сибирь навечно. Быстро нашли замену Бирону и в Курляндии. На его трон был предназначен младший брат Антона-Ульриха, Людвиг-Эрнст, который приехал в Петербург в конце июня 1741 года и вскоре был избран курляндским дворянством в герцоги Курляндии и Семигалии. Но польский король Август III, сюзерен курляндского герцога, этот выбор не утвердил, а время власти правительницы к этому моменту внезапно кончилось, и Людвиг-Эрнст так и не стал герцогом. Может быть, и к лучшему для него…

В конце этой главы имеет смысл все же проследить падение звезды Миниха. После переворота 25 ноября 1741 года, вознесшего к трону Елизавету Петровну, сподвижники правительницы Анны Леопольдовны были арестованы и приговорены к смерти, в том числе и Миних. Когда в январе 1742 года его, вместе с другими преступниками, вели на казнь к эшафоту, сооруженному у здания двенадцати коллегий, Миних был, если уместно так сказать, лучше всех: подтянутый, чисто выбритый, он шел спокойно в окружении конвоя и о чем-то дружески разговаривал с офицером охраны, который, возможно, когда-то служил под его началом. Все заметили, что Миних был выбрит, тогда как все остальные приговоренные были с бородами — значит, охрана дала бритву Миниху, не опасаясь, что он, как бывало с приговоренными к смерти, покончит с собой. У охранников сомнений не было — они знали, что отважный воин встретит смерть как надлежит воину — смело и мужественно. Но дело до казни не дошло — Елизавета помиловала Миниха и сослала его в Сибирь.

Когда чиновник полиции, уже знакомый нам князь Яков Шаховской, все-таки выплывший на поверхность с приходом к власти дочери Петра, получил распоряжение начальства объявить опальным сановникам указ императрицы о ссылке их в Сибирь, немедленно и с надлежащим конвоем, Шаховской начал обходить камеры Тайной канцелярии, разбросанные по всей Петропавловской крепости. Он заходил к каждому из узников крепости и читал им приговор. Это была тяжкая обязанность. Каждый раз, проходя через крепостную площадь, он обращал внимание на высокую, грузную женщину, закутанную во множество платков и шуб. Она стояла с большим медным чайником в руках и кого-то напряженно ждала. Когда Шаховской подошел к казарме, в которой сидел Миних, он понял, что эта женщина — графиня Барбара-Элеонора Миних, урожденная баронесса фон Мольцах. Она ждала, когда выведут ее мужа, чтобы последовать за ним в ссылку.

Приговоренные к ссылке по-разному встречали своего экзекутора. Одни, рыдая, валялись у него в ногах, другие стенали о своей горькой участи, только Миних не утратил присущей ему храбрости: как только Шаховской вошел в камеру, бывший фельдмаршал смело двинулся ему навстречу, бестрепетно ожидая решения своей судьбы. Шаховской, который некогда служил под командой Миниха в русско-турецкой войне, узнал этот отважный взгляд широко открытых глаз, «с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видать».

После оглашения приговора Миних и его жена сели в сани и их повезли в Пелым. По-разному ведут себя люди в сибирской ссылке: Сибирь — земля суровая, и выдержать годы и десятилетия убогой жизни не каждый может. Не то Миних! Оказавшись в Сибири, Миних не изменился. В условиях заполярного Пелыма он проявил завидное мужество и терпение. Он не пил горькую, не проклинал судьбу, а… трудился на разведенном им огороде и на скотном дворе. Пока Миниха не выпускали из острога, он устраивал грядки на солнечной стороне вала, окружавшем острог. Когда, много лет спустя, ему позволили выходить за пределы острога, он расширил хозяйство, завел целое стадо. Зимой, которая длилась девять месяцев, он деятельно готовился к весне: перебирал и сортировал семена, вязал сети, чтобы «гряды от птицы, кур и кошек прикрыть», а супруга его, Барбара-Элеонора, занималась рукоделием. Летом пелымцы могли видеть, как Миних, в выгоревшем фельдмаршальском мундире, с косой на плече, шел на сенокос с нанятыми им косцами. Он учил грамоте местных детей, усердно молился, и когда умер присланный с ним лютеранский пастор, то сам вел церковную службу. Его кипучей натуре было мало места в Пелыме, и он посылал пространные письма императрице Елизавете, сочинял обстоятельные проекты вроде проведения канала от Петербурга до Царского Села. В 1746 году послания Миниха надоели в Петербурге и ему высочайше было запрещено бумагомарание. Миних понял, что его не освободят, но и тогда он не утратил оптимизма, он старел, но время было бессильно — Миних будто не менялся.

Лишь двадцать лет спустя, весной 1762 года, с приходом на престол Петра III, его освободили из ссылки, Миних вернулся в Петербург, все его многочисленные внуки и правнуки, встречавшие героя у заставы Петербурга, были потрясены, когда из дорожной кибитки выпрыгнул бравый, высокий старик в рваном полушубке, прямой и бодрый. Его, казалось, как писал современник, «не трогали тление, перевороты счастия». А между тем ему было почти 80 лет! Вот что значит не подчиниться неблагоприятным обстоятельствам и оставаться оптимистом…

При новом государе Миних пытался вернуть утраченное влияние. Во время переворота Екатерины II в конце июня 1762 года он оставался верен императору Петру III, был с ним в Петергофе и даже советовал отчаявшему государю сесть на коня, ехать в Петербург и лично подавить мятеж. Однако император Петр III оказался трусоват — сам не поехал и Миниха не послал. А надо было попробовать: Фортуна прежде так любила Миниха! Фельдмаршал, конечно, сам мятежников не победил бы, но под ними мог бы рухнуть мост или что-то на них сверху упало или взорвалось, как это произошло когда-то в Очакове. И тогда бы победа оказалась за Минихом. История России пошла бы другим путем… Но этого не произошло. Петр III бы свергнут, Екатерина II благополучно воцарилась, а Миних стал уже не нужен. Его звезда окончательно закатилась, и вскоре, в 1767 году, он умер.