Лицо его потемнело.

– Очень неумная женщина, к сожалению. Одержима мыслью, что ее брат невиновен, в то время как всем остальным, кроме нее, его вина была очевидна. Другого человека, с такими же основаниями подозреваемого в убийстве, просто не существовало.

– Не мог ли им быть его друг… – Питт запнулся, пытаясь припомнить имя. – О’Нил, кажется? Разве он не поссорился с Блейном в тот вечер?

– Девлин О’Нил? – Ливси широко раскрыл глаза; для мужчины его возраста они были необыкновенно ясной голубизны. – Ну конечно, у них были размолвки, но ссора?.. Нет, это чересчур. Имела место размолвка относительно того, кто выиграл пари… – Ливси энергично взмахнул рукой, отметая это предположение. – Сумма, относительно которой возникло разногласие, составляла всего несколько фунтов, что для каждого из них было совершенно несущественно. Это не могло бы служить поводом к убийству друга.

– Как знать, – назидательно произнес Томас.

– Я был членом Апелляционного суда, – заметил Ливси, слегка нахмурившись, – и, естественно, изучал материалы и все свидетельства очень тщательно. – Вопрос Питта явно сбил его с толку. – Ведь все так ясно.

Томас терпеливо улыбнулся.

– Я ценю ваши познания, мистер Ливси. Просто хотел узнать, кто свидетельствовал о незначительности размолвки. Сам О’Нил?

– Конечно.

– Ну, это не очень убедительное доказательство.

Тень неудовольствия и удивления опять скользнула по лицу Ливси. Он, очевидно, не рассматривал проблему с этой точки зрения.

– Но не было оснований усомниться в истинности его слов, – сказал он с едва заметным раздражением. – Свидетелями их ссоры стали другие люди, которые и сообщили о ней полиции, когда та расследовала убийство. О’Нила просили объяснить ее причину, и он все объяснил, ко всеобщему удовлетворению… за исключением разве что вас.

– Но, возможно, его объяснение не удовлетворяло и мистера Стаффорда. Иначе зачем ему понадобилось снова встречаться с О’Нилом?

– Но это не означает, что он сомневался в его показаниях, мистер Питт. – Ливси слегка повел широкими плечами. – Как я вам уже объяснял, у Стаффорда не было ни малейшего намерения вновь возвращаться к делу Блейна – Годмена. Нет никаких оснований хоть в малейшей степени сомневаться насчет правильности судебного вердикта. Ведение дела было образцовым, и никаких новых свидетельств обнаружено не было.

Он улыбнулся и забарабанил пальцами по кожаному верху стола.

– У Стаффорда не было никаких новых данных. Он сам мне говорил об этом вчера. Сэмюэл собирался снова доказать вину Годмена, независимо от запроса Тамар Маколи, – и опять пристально посмотрел на Питта. – Все это в интересах общественного блага, да и самой мисс Маколи. Надо, чтобы она наконец смирилась с правдой, приняла ее как есть и сосредоточила внимание на своей жизни и творческой карьере. Что же касается всех нас, мы тоже должны перестать сомневаться в законе и задавать себе вопросы насчет эффективности и справедливости правосудия.

– Это он вам так сказал? – спросил Питт неуверенно, мысленно припоминая, что ему рассказывали Джунипер Стаффорд и Прайс. – Это он вам так сказал вчера?

– Не то чтобы вчера, – терпеливо пояснил Ливси, – но он говорил это в течение определенного времени… да, можно сказать, что и вчера повторил то же самое. Он вновь как бы подтвердил свое отношение к проблеме – и тем, что сказал, и тем, о чем умолчал. В мыслях Сэмюэл не переменился, и можно с определенностью полагать, что он не выяснил по этому делу ничего нового.

– Понимаю, – ответил Питт, давая понять, что услышал Ливси.

На самом деле он ничего не понимал. Прайс, казалось, был так уверен, что Стаффорд собирался начать пересмотр дела… Да и зачем бы ему убеждать Питта в том, что не соответствует действительности? Прайс выступал со стороны обвинения и как будто чувствует себя ответственным за вынесенный приговор. Вряд ли он хотел, чтобы дело вновь было назначено к слушанию.

И еще одно: если Стаффорд не желал возобновлять дело, тогда почему же его убили?.. Впрочем, возможно, его никто не убивал, а умер он от какой-то непонятной болезни, симптомы которой похожи на отравление; и либо он не знал сам, что болен, либо предпочитал не сообщать об этом жене – тоже, может быть, не понимая, насколько опасна болезнь.

По-видимому, Ливси понял, о чем задумался Питт. Лицо судьи было серьезно и мрачно; теперь в нем не было ни следа раздражения, словно такая тривиальная и пустая эмоция попросту недостойна его. Он вернулся к беспокоящей его действительности.

– Однако если он не собирался назначать слушание дела, тогда зачем кому-то надо было его убивать? – тихо спросил Ливси. – Это оправданное недоумение, мистер Питт. Он и не открывал дело заново, а если бы даже и собирался это сделать, то ему стоило бояться только Тамар Маколи – ее вмешательство снова пробудило бы в памяти общества прошлое, и люди опять вспомнили бы все подробности ужасного, позорного дела и вину ее брата. По идее, она не может этого желать, ведь никакой надежды на его оправдание нет.

Судья печально улыбнулся – не оттого, что ему стало весело или он испытывал некое удовольствие. Ливси просто засвидетельствовал таким образом тщету ее усилий и напрасно пролитых слез.

– Полагаю, эта бедная женщина так одержима своим крестовым походом за справедливостью, что по прошествии стольких лет уже действует по инерции, вразрез с истинным положением вещей. Она потеряла всякое представление о том, в чем заключается правда. Она больше не думает о доказательствах, ею движет только собственное желание во что бы то ни стало оправдать брата. Любовь, особенно к кому-нибудь из родных, может быть очень слепа. Мы видим лишь то, что желаем видеть, а когда этот человек покидает нас, уже ничто не напоминает о том, каким он был на самом деле. – Судья поджал губы. – Воображение подчиняет себе созерцателя, становится как бы религией; оно настолько реально и живо, что отделаться от него человек уже не в состоянии. Он словно отравлен им. Это в идение своего брата для мисс Маколи – замена мужа и ребенка. Что, в сущности, есть большая трагедия.