Пожилая горничная с подозрительным взглядом открыла дверь.

– Да, сэр? – Последнее слово она произнесла с некоторым запозданием, только после того, как разглядела добротное пальто и серебряный набалдашник трости Драммонда.

– Добрый вечер, – ответил он, чуть приподяв шляпу. – Мне хотелось бы видеть миссис Байэм, если она дома. – Порылся в кармане и достал визитную карточку. – Меня зовут Драммонд, Мика Драммонд.

– Она вас ожидает, мистер Драммонд?

– Нет, но… – тут он несколько вольно обошелся с правдой, – мы старые друзья, и я проходил недалеко от ее дома. Вы не будете столь любезны узнать, не пожелает ли миссис Байэм меня видеть?

– Я передам вашу просьбу, – сказала она, явно расщедрившись, – но больше ничего не смогу для вас сделать – я работаю у миссис Стокс, хозяйки дома, и дам, которые снимают у нее комнаты, не обслуживаю. – И, не ожидая ответа, оставила Драммонда на пороге и пошла выполнять его просьбу.

Полицейский огляделся. Его расстроили перемены в условиях жизни Элинор по сравнению с прошлыми временами. Совсем недавно она была хозяйкой богатого, просторного дома в лучшей части Лондона, с полным штатом прислуги. Сейчас же у нее было лишь несколько комнатушек в чужом частном доме, где на звонок отвечала чья-то чужая служанка, которая, по-видимому, не питала к ней особого расположения и не проявляла столь милой сердцу Элинор услужливой любезности. Неизвестно, есть ли у миссис Байэм свои слуги. В свой прошлый, очень краткий визит, вскоре после того, как Элинор переехала сюда, Драммонд видел лишь одну горничную.

Служанка вернулась; ее лицо выражало неодобрение.

– Миссис Байэм желает вас видеть, сэр. Следуйте за мной. – И, не оглянувшись, чтобы убедиться, идет ли он за ней, она повернулась и зашагала по коридору в глубину дома. Дойдя до места, резко постучала в стеклянную перегородку.

Дверь открыла сама Элинор. Она выглядела теперь совсем иначе, чем в былые дни, когда жила на Белгрейв-сквер. Волосы ее были зачесаны как прежде, со лба наверх, но в их густой черноте на висках пробилась проседь, напоминающая серебро с чернью; поседели почти целые пряди. Лицо было все такое же смуглое, с широко расставленными серыми глазами, но на нем явственно читались следы усталости. Ее уверенность в себе и сдержанное чувство спокойного величия исчезли, уступив место издерганности и уязвленности. Драгоценности тоже исчезли; темно-синее платье очень простого покроя, хотя и хорошо сшитое, было без кружев и вышивки. Драммонду показалось, что Элинор выглядит моложе, чем прежде, и, несмотря на то что пролегло между ними, стала ближе к нему.

– Добрый вечер, Мика, – сказала она и широко распахнула дверь. – Какой приятный визит! Пожалуйста, входите. Вы хорошо выглядите, – и повернулась к горничной, которая стояла посреди коридора и с любопытством глазела на происходящее. – Благодарю вас, Миртл, вы можете идти.

Фыркнув, та удалилась.

Элинор улыбнулась Драммонду.

– Миртл не очень приятная особа, – сдержанно произнесла она и взяла у него из рук шляпу и трость. – Пожалуйста, проходите в гостиную. – И провела его в маленькую, скромно меблированную комнату.

В прошлый раз Элинор тоже принимала его здесь. Драммонд догадывался, что, кроме гостиной, у нее, наверное, есть еще спальня, комната для служанки, кухня и, возможно, ванная или что-нибудь вроде туалетной.

Она не спросила его о причине прихода, однако Мика был обязан объяснить ее. Так просто, ни с того ни с сего, визиты не наносят. Но вряд ли он мог сказать об истинной причине своего поступка – о неотступном желании увидеться с ней снова, побыть в ее обществе.

– Я…

Он едва не сказал «проходил мимо». Это было бы нелепостью, оскорбительной небрежностью, которой Элинор не заслужила. Было чистым идиотизмом сказать, что его визит – лишь случайность. Тем более что оба они знали: это не так. Да, Драммонд должен был заранее придумать, чем объяснить свое появление, но тогда бы он вообще не пришел. И снова сделал попытку:

– У меня сегодня был тяжелый день, я долго работал. – Он невольно улыбнулся, увидев, как она покраснела. – Мне захотелось чем-то порадовать себя. Я вспомнил о хризантемах под дождем, о запахе влажной земли, об осенних листьях и дымке костров, на которых жгут сучья, и мне подумалось, что только с вами я могу поделиться этими впечатлениями.

Элинор отвернулась. Драммонд не сразу понял, что она сморгнула слезы, и не знал, следует ли ему извиниться или же проявить такт и сделать вид, что он не замечает этого. Но в таком случае не покажется ли он ей далеким и безразличным? А если сказать, то не сочтет ли она это оскорбительной фамильярностью? Драммонда раздирала нерешительность; он почувствовал, что лицо у него пылает.

– Вы не могли бы сказать мне ничего более приятного и сердечного. – Голос у Элинор был немного хриплый, но нежный. Она с трудом проглотила слезы и продолжала: – Мне жаль, что у вас был тяжелый день. Занимаетесь каким-нибудь трудным делом? И, наверное, конфиденциальным?

– Нет, не очень. Но в высшей степени неприятным.

– Сочувствую. Однако, наверное, большинство дел именно таковы.

Драммонду хотелось расспросить ее о себе самой: как она себя чувствует, как проводит время, все ли у нее в порядке и не может ли он что-нибудь для нее сделать. Однако это, разумеется, будет недопустимым вторжением в ее личную жизнь и может показаться, что он спрашивает из жалости, а его визит продиктован лишь чувством долга и сочувствием, и это будет ей крайне неприятно.