Шрифт:
– Ох, стрелец, ну и хитер же ты! – расхохотался Нагой, а потом выжидательно прищурился: – В сотники ко мне пойдешь?
– Не могу я, боярин, в сотники идти, – развел руками Еропкин.
– Это почему? – вытаращился Нагой. – Ты чей? Монастырский, небось? Жалованье тебе положу поболе, чем обитель платит. Устюг – город богатый.
– Из служилых дворян я, – скромно пояснил Никита. – Коли в стрельцы подамся, за жалованье служить стану, так и поместья лишусь.
– А велико ли поместье-то? – уважительно поинтересовался Нагой.
– Ну, велико – не велико, а мне хватит, – уклончиво ответил Никита, не разъясняя, что доходы с поместья под Иван-городом получают свеи…
– Был бы я не в Устюге, взял бы тебя в дети боярские, – хмыкнул воевода. – А у нас, сам знаешь, земли черные, мужики свободные. Погоди-ка, – спохватился Нагой. – Ты ж у Мезецкого в сотниках служишь? А чего мне пулю льешь – в стрельцы, мол, нельзя?
– Так, сотник сотнику рознь, – усмехнулся Еропкин, вспоминая, как рад был, когда взяли его в Рыбнинской слободе в простые стрельцы…
– Хочешь сказать, что у Мезецкого служить все равно что у царя? – недоверчиво протянул воевода и стал снимать саблю. – Ну, что ж тут с тобой делать…
К тому времени, пока последний из выборщиков прошел под сводами надвратной церкви, Никита проклял и службу свою, и Леонтия Силыча, поставившего его начальствовать над караулом… Зато не случилось ни драки, ни свары. Костромитинов знал, кого ставить старшим!
Народу собралось меньше, чем рассчитывали, но изрядно. От обителей не меньше семидесяти старцев, в числе коих три архимандрита, десять игуменов, не считая строителей. От черных крестьян собралась едва ли не сотня. От посадского населения выборщики наличествовали. Немало собралось дворянства, с десяток воевод. Но не было ни одного епископа, не говоря уж об архиепископах или митрополитах. Опять же, из людей родовитых, кроме самого Мезецкого да Одоевского, Собор не почтили ни другие Рюриковичи, ни Гедиминовичи.
После молитвы разместились соответственно чинам и званиям – спереди, на скамейках с перекидными спинками, духовные особы и знатные люди из числа воевод, столбовых дворян и детей боярских. (Князь Одоевский и Михайло Нагой потребовали было особых мест, но пристыженные настоятелем утихли.) За ними, на простых лавках, купечество и «черные» крестьяне [30] . Мезецкий и игумен Кирилло-Белозерского монастыря сидели в креслицах, лицом к выборщикам. Сбоку, за высоким аналоем, пристроился инок, которому было велено записывать все, что будет происходить, и то, о чем будет сказано.
30
«Черные», иначе – «черносошные» – государственные крестьяне.
Данила Иванович полночи не спал – сочинял в уме речь. Теперь, как до дела дошло – позабыл все слова! Тушуясь, князь встал, снял шапку и поклонился:
– Не буду я долго говорить. Нет нынче царя на Руси, а без царя и порядка нет! Кого на царство избирать будем?
Народ помалкивал. Сидели, переглядываясь в ожидании, кто же начнет первым.
– Так и будем бороды жевать? – не выдержал князь.
– А что говорить-то, князь Данила? – поднял глаза отец Гервасий, настоятель Спасо-Каменного монастыря. – Опасаемся мы – можем ли за весь русский народ говорить? Нас тут собралось-то всего ничего… Я гляжу, от думы Боярской никого нет.
– Мало бояр на Руси осталось. Мстиславского, князя Федора, в нонешнем январе зарубили. Воротынского разбойники на самой Москве зарезали. Шереметева с Романовым ляхи под самой Троице-Сергиевой лаврой убили, Голицыны братья – в плену польском. А остальные, бояре да окольничие, кого на свете нет, а те, кто жив, навроде Мосальского да Салтыковых – те теперь королю Сигизмунду служат. А Боярская дума не дума теперь, а сеймик.
– Ну, ладно, бояр нету, – встал Лев Истомин. – Так к нам даже от Троице-Сергиевой лавры и от Соловецкой обители никого не явилось!
– Ты, Лев Глебыч, неправильно речешь. Есть тут и от обители Троицкой, и от Соловецкого монастыря, – раздался усталый голос, и взгляды присутствующих остановились на усталом старце в видавшей виды рясе и клобуке, из-под которого выбивались седые пряди.
– Чей-то, неправильно? – удивился воевода. – А ты сам-то кто будешь? Откуда меня по отечеству знаешь?
– Знаю, бо у князя Пожарского ты в войске служил. Аз есмь смиренный брат Авраамий, – приподнялся монах, склоняя голову. – Был келарем Троицы, а ныне прибрел к вам из обители Соловецкой, от старцев тамошних. Стало быть, два голоса у меня – от Лавры и от Соловков! А еще – поморы да стрельцы колмогорские и каргопольские поручили мне за себя в выборах быть. Считай, все Поморье тут…
– Отче Авраамий, – поклонился до земли воевода. – Не чаял, что жив ты…
– Иди сюда, отче, – позвал Даниила Иванович, обрадованный появлению старца.
– Да я уж тут как-нибудь, – улыбнулся старец. – Пригрелся, место себе обмял. Коли засну, не так стыдно будет…
– Что же ты, брат, ко мне-то вначале не зашел? – с обидой спросил настоятель Кирилло-Белозерского монастыря.
– Прости, отче, – повинился Авраамий Палицын. – Только утром пришел. Привратник сказал, что ты службу правишь, так я и мешать не стал, а утреню стоять уже и сил не было. Брат меня в трапезную отвел. Я пришел да задремал малость. Дорога-то дальняя, а мне уж годков-то изрядно…