– И какой же игрок ее заберет?

– Америка – очень сильная страна.

Двое мужчин – один из них, высокий и стройный, стоит за спиной другого – смотрят на стену, где висит портрет мужчины, являющегося, как они полагают, вторым претендентом на пешку. Затем герр Хюбер протягивает руку через плечо Франческо и выкладывает на столе шесть фотографий, как колоду карт.

– Вот эти люди, – говорит он. – Ты их знаешь? Мне нужны их имена.

Ох уж эти имена. Всегда одни имена. Имена и фотографии, зачастую выбранные из семейных подборок, украденных, в свою очередь, из потертых кошельков, прикроватных тумбочек, выдвижных ящиков: парни и девушки смотрят с глянцевой бумаги с пылким энтузиазмом или железной уверенностью, но могут просто ехать на велосипедах, или стоять у машины, или сидеть за столом. Белые рубашки, серые брюки, светлые платья в цветочек. Глаза щурятся на солнце. Смелые, умные лица людей, которые даже приблизительно не могут представить свое будущее.

– Вот этого точно знаю, – говорит Франческо, указывая пальцем. – Это Буоцци. Бруно Буоцци.

Герр Хюбер издает неопределенный звук, нечто вроде мычания. Он знает, что на фотографии – Буоцци (тот сидит в ресторане без привычного «официального» наряда), и парень знает, что он это знает. Вопрос заключается в следующем: как долго он с уверенностью сможет предавать лишь тех, кого уже предали? Забавная задачка. Гретхен на фотографии смеется, словно эта дилемма ее веселит.

– А этого?

Парень пожимает плечами.

– Я не думаю…

– Но ты же его знаешь, – тихо произносит герр Хюбер. Голос герра необычайно мягок, особенно если учитывать его телосложение. От столь импозантного мужчины ждешь речи громкой, лающей. Нежный, ласкающий слух звук удивляет, как маленькие, аккуратные стопы толстяка. Он сжимает плечо Франческо, словно хочет напомнить о возможности боли.

– Это такая уловка?

Герр Хюбер невесело улыбается. Конечно, это уловка. Каждый вопрос – уловка. На фотографии двое мужчин и женщина стоят, опершись на перила; позади виднеется озеро. Франческо щурится, как будто пытается вспомнить, хотя на самом делеон пытается забыть. Съезд Социалистической партии в Женеве, 1937 год.

– Разве что… Женщину я не знаю, но мужчина – это, кажется, Петрини. Фотография ведь не лучшего качества. А второй – это Паолуччи. Мне так кажется. Джулио Паолуччи. Он был каким-то чиновником. Должность не. помню – по-моему, какой-то провинциальный секретарь из Ломбардии…

Герр Хюбер кивает. Он по-прежнему сжимает плечо Франческо. Вопрос заключается в том, кивает ли он потому, что люди опознаны верно и экзамен сдан, или потому, что он получил новые данные? Петрини, конечно, никто, и звать его никак. Герр Хюбер знает Петрини. Но бедняга Паолуччи?Неужели он до сих пор чахнет в камере на Виа Тассо под чужой личиной, которую вот-вот должны сорвать? Неужели Франческо Вольтерра, известный своим близким как Чекко, только что подписал еще один смертный приговор?

Игра продолжается. Шахматы? Кошки-мышки? Выбирайте метафору по вкусу. Герр. Хюбер иногда улыбается, иногда хмурится и в конце концов тяжело вздыхает, как будто закончил выполнять сложное физическое упражнение.

– Довольно, – говорит он и, собрав фотографии со стола, прячет их во внутренний карман пиджака. – Довольно. Давай обсудим другие вопросы. – Он отпускает плечо юноши и отходит к окну, чтобы взглянуть на сад – итальянский сад, сложную геометрическую конструкцию, включающую в себя тропинки и ограждения, самшитовые коробки, самшитовые треугольники и спирали; все это напоминает сложно устроенные клетки, что слагаются в органическое целое. – Давай поговорим о Лео. Как у него идут дела?

– Он смышленый малый.

– Он старается?

– Да.

Глаза обегают комнату. Губы кривятся в натужной ухмылке.

– Ты его покрываешь. Он лентяй.

– Но умный лентяй.

– Тебе он нравится?

– Мы ладим друг с другом.

– И с Гретхен. С Гретхен ты тоже ладишь. – Употребление ее христианского имени, уменьшительно-ласкательнойформы ее христианского имени, сбивает с толку. Франческо не по себе, он ерзает на стуле. В комнате тепло, и на лбу у него выступают капельки пота. Гретхен на фотографии будто забавляет возникшее напряжение. Склонив голову, она иронично посмеивается.

– И с фрау Хюбер тоже. Возможно, нас объединяет привязанность к Лео.

Герр Хюбер кивает.

– Ты же католик, не так ли?

Франческо подтверждает это. Да, он католик. Все порядочные итальянцы – католики. Хотя, пожалуй, слишком набожным его не назовешь.

– Гретхен – тоже католичка, ярая католичка, ты это знал? Думаю, она тебе говорила. Ее мать была англичанкой, гувернанткой.Ты знаешь это слово?

– Unatata?

– Это по-итальянски, да? Ну, это девушка, которая присматривает за детьми, приличная девушка из приличной буржуазной семьи, и когда хозяйка дома внезапно умерла – кажется, ее экипаж попал в аварию, – именно юная гувернантка утешила убитого горем вдовца. Неглупый ход, правда? Умно с ее стороны было также принять католицизм и потребовать моральной чистоты, вместо того чтобы позволять вдовцу держать себя в роли любовницы. Но еще более умно было немедленно забеременеть, чтобы родить сводную сестру детям, о которых она заботилась.