– Сегодня утром мне звонил Кэлдер, – сказал Лео, намереваясь перейти на более безопасную территорию.

– Кэлдер?

– Те люди в Иерусалиме, они хотят, чтобы я вернулся. Пока что я попросил об отсрочке, но рано или поздно мне придется поехать туда.

– Придется?

– Папирус. Если я хочу быть причастным…

– А ты хочешь?

– Конечно, хочу.

– Значит, ты бросишь меня.

– Не говори глупостей.

Она рассмеялась, пытаясь развеять страх и обратить все в шутку.

– Мне пора уходить. Я позвоню тебе, как только смогу.

Главную новость он держал про запас и выложил только тогда, когда она уже уходила.

– А еще меня вызывают в Лондон, – сказал он. – Завтра. Мэделин остановилась.

– Вызывают?

– Мой епископ зовет меня туда.

– Но они же не могут знать о наших отношениях.

– Мне кажется, они чувствуют, что я сбился с пути истинного.

– И пытаются вернуть тебя…

– Вроде того. Тут также замешан и свиток. Возможно им уже об этом известно.

– Почему бы им не оставить тебя в покое? – В ее глазах заблестели слезы. Ее душевное равновесие явно было нарушено. – Почему они не позволяют тебе сделать свой выбор?

– Они тоже обладают некоторыми правами, тебе не кажется?

– Господи, а это что значит?

– Ничего. Это входит в их обязанности, вот и все. Нельзя винить их за это.

– А меня, значит, винить можно?

– Я никого не виню. Я знал, что рано или поздно это случится, и теперь готов это принять.

– Что ты им скажешь? Что ты скажешь им о нас, если точнее?

– Я не знаю, что я им скажу,

– Когда ты улетаешь?

– Я ведь уже сказал: завтра. В одиннадцать.

– Завтра! Где ты будешь жить?

– У иезуитов на Фарм-стрит. Они благосклонны к отступникам.

– А ты – отступник?

Лео беспомощно замотал головой.

– Не знаю, Мэделин. Я попросту не знаю…

Она задумчиво смотрела на него, нахмурив лоб и покусывая нижнюю губу. Он и сам кусал эту губу и знал вкус ее безапелляционности.

– Лео, – спросила Мэделин, – а ты по-прежнему веришь? – Вопрос был довольно неожиданным – точнее говоря, вопрос шокировал. Их отношения зиждились на шатком фундаменте иллюзии и шутки, а не на содержательных дискуссиях о вопросах веры.

– Верю ли я?…

– В Бога, в Иисуса Христа, во все то, с чем ты до сих пор связан. Ты знаешь, что я имею в виду. Тот свиток. Я. Это не заставило тебя усомниться?

Он пожал плечами.

– Вера не может испариться просто так.

– Да? А со мной произошло именно это. Она испарилась, как вода из высохшего водоема, не оставив после себя ничего кроме грязного дна, и нескольких мутных лужиц, и прелого запаха предрассудков. Помнишь, как я пришла к тебе на исповедь? Так вот, это был последний миг моей веры. Думаю, озеро тогда уже напоминало, скорее, небольшой прудик, но не успело еще деградировать до лужи.

– Значит, я отверг тебя в годину тяжких испытаний?

– Вовсе нет. Благодаря тебе я смогла поверить в нечто новое. А на мой вопрос ты так и не ответил.

– Быть может, потому, что я не знаю ответа.

– Иными словами, не можешь отличить пруд от лужи? – Мэделин засмеялась, но это был ее особый смех – невеселый, прогорклый. – Так больше не может продолжаться, – сказала она. – И ты это знаешь.

– А какой у нас есть выбор?

– О, выбор у нас есть, и еще какой! Ты отрекаешься от сана, я бросаю Джека.

– Ты бы не смогла…

– Конечно, смогла бы. Боюсь, это ты не смог бы.

Лео проигнорировал колкость.

– А как же дети?

– С детьми я могла бы видеться во время каникул. Я все равно вижу их, в основном, во время каникул.

– Как ты можешь так говорить?!

– Это проще простого, Лео, – ответила Мэделин, и акцент ее, прежде едва заметный, усилился из-за прилива эмоций. – Дети – на втором плане. Звучит чудовищно? Но это так. Во главе угла всегда остаешься ты сам, ты и только ты. Вот что означает любовь.