Наконец в полночь 13 января был принят условный сигнал. Командиры получали свободу действия у берегов Америки.

— Слава богу, какая удача! — воскликнул Карл, тут же скомандовал боевую тревогу и вскоре: — Первый, второй торпедные аппараты, готовьсь!

Рядом проходил огромный «пассажир». Он был иллюминирован как новогодняя елка, оттуда доносилась беспечная джазовая мелодия. Не нужно было даже разворачиваться на боевой курс, так удобно шел пароход. Карл не захотел спускаться в боевую рубку, только вахту отправил вниз. Он хотел все увидеть и услышать сам.

Прочертили море светящиеся следы торпед. Раздалось два взрыва. Выше огней взметнулись столбы воды. Через две минуты на том месте, где был пароход, шевелилась какая-то мелочь, на поверхности лопались огромные пузыри воздуха, слышались приглушенные расстоянием и шумом волн крики. На востоке занималась заря. Лодка погрузилась и исчезла, как будто ее здесь никогда не было.

Карл спустился в центральный пост, сбросил реглан, пожал руки офицерам, поздравил с первой победой. Прошел через унтер-офицерский кубрик. Там боцман, обладавший талантом красиво писать цифры, выводил на вымпеле последний «ноль».

— Двенадцать тысяч — неплохое начало, а, боцман?!

— Так точно, поздравляю! — ответил боцман, пытаясь вскочить с неудобной койки.

— Сидите, боцман, готовьте еще один вымпел, — сказал командир и отправился в каюту соснуть часок-другой. Однако его вскоре подбросил возглас акустика:

— Пеленг семьдесят пять. Слышу шум винтов. Пеленг семьдесят пять. Слышу шум винтов. Шум винтов усиливается.

Видимо, тонущий «пассажир» успел послать в эфир сигнал бедствия, и кто-то, забыв об осторожности, спешит ему на помощь, может быть, по наивности своей думает, что причина драмы — принесенная невесть откуда мина. А это было начало тотальной подводной войны. «Удар рапирой» пронзил тысячекилометровое прибрежное пространство вдоль Америки. Жертвой его стали десятки судов.

Ровно через час 32 минуты после контакта с новым судном боцман с удовольствием рисовал цифры еще на одном вымпеле.

Так началась для Карла самая большая и удачная охота.

Здесь был воистину край непуганых кораблей. Они плыли, словно утки по заповедному озеру, неторопливо ворочая лапами-лопастями, покрякивая басовитыми гудками, оставляя за собой шлейфы черного дыма. А Карл чувствовал себя охотником, затаившимся в камышах, с прекрасным, доставшимся от деда ружьем, сработанным тульскими мастерами, и бил без промаха. Он с удовольствием обнаружил, что судоходство у берегов Америки пока имеет такой же характер, как в мирное время. Целей было столько, что невозможно атаковать все. Он выбирал самых крупных и жирных «гусей». Никогда еще на борту подводной лодки не листали так азартно справочники Ллойда, определяя тоннаж, тип и национальную принадлежность обнаруженных судов. Теперь он безбоязненно всплывал даже днем, потому что сторожевиков было мало и действовали они неискусно. Самолетов было больше, но летчики оказались беспомощными мазилами.

…В череду воспоминаний вдруг снова ворвался прерывистый шепот матери:

— Тебя даже не могут там взять в плен…

Но теперь в этих словах ему послышалось не отчаяние и страх, а вера в сыновнюю судьбу, в его осторожность, мудрую храбрость. Он ведь тогда, в январе, слава богу, теперь кончающегося года, не впал в опасный азарт и оставил одну торпеду про запас. Он не заключал в офицерском казино пари на потопленный тоннаж. Его коллеги не заметили, что враг, получая синяки, учился, огрызался все яростнее, беспощаднее и успешнее. Где теперь командиры, что презрительно обвиняли его в скаредности? Он ветеран среди зеленых юнцов, для которых первый рейс все чаще становится последним. А ему и последний поход, из которого вернулся две недели назад, принес удачу.

Карл повел лодку в квадрат, центром которого был остров Медвежий. Там, по сведениям разведки, должен был пройти сравнительно небольшой конвой, снявшийся из Архангельска.

Десятибалльный шторм при леденящем ветре. Лодка то стремительно скатывалась в ущелья между волнами, то карабкалась на крутые гребни, с вершин которых ветер срывал пену, а мороз мгновенно превращал ее в ледяные иголки. Лицо вахтенных покрылось едкой соленой пленкой, а плащи — прозрачным панцирем. И это спустя всего лишь час после начала движения в позиционном положении, когда все выступающие над водой части лодки — мостик, рубка, палуба, орудие, провода антенны — покрывались тоннами льда. Командиру приходилось отдавать приказ на погружение, чтобы под водою оплавить лед. Дикая качка, изматывающий ритм всплытий и погружений, а еще больше томительное ожидание боя, неистраченный запас торпед изнуряли, раздражали команду.

Командир выбрался на мостик, инстинктивно заслонил ладонью лицо от колючих брызг, а когда схватился за поручень, чтобы не быть смытым за борт, и глянул вперед, замер от радости. Не потому, что вдруг ветер унес мрачные тучи и открыл звездное небо, по которому можно было наконец определить место лодки в океане, — это пусть волнует штурмана. В тот момент, когда его «ладья» взобралась на гребень волны и застыла, чтобы ринуться в темный провал, он увидел силуэт парохода. Сперва Карл не поверил глазам своим, ведь гидроакустик молчал. Но вот лодка снова взобралась на волну… Да, впереди пароход. Лагом к волне, беспомощно переваливается с борта на борт: то ли капитан сумасшедший, то ли отказало рулевое управление. Скорее всего руль. Тем лучше, не увернется.

Впереди была дичь, не подозревавшая, что охотник рядом. Русский транспорт едва двигался и был одинок в океане. Видимо, отбился или отстал от конвоя.

Карл стремительно слетел по трапу, прилип к визиру перископа. Из боевой рубки понеслась привычная череда его команд. Запоздало стал докладывать акустик:

— Слышу шум винтов, пеленг…

— Пеленг докладывать непрерывно! — гаркнул Карл. — Обе машины средний вперед. Курс…

Он почувствовал, что вся команда — издерганное, задыхающееся в спертом воздухе закупоренной железной трубы продолжение его тела — мгновенно и послушно заработала с точностью автомата.