– Так теперь когда тебя ждать, Саша?

– В среду, наверное...

– В среду, да? В среду... Долго... – он вздохнул, поскреб короткую щетину на затылке и с хрустом потянулся.

Я вышел в коридор и крикнул прогуливающейся Наташе, чтоб забрала Сорокина.

На дворе старая кляча Изольда все так же стояла, смиренно потупившись и вяло дергая хвостом.

– Сахару нет, – сказал я ей. – Забыл привезти. Сигаретой же тебя не угостишь.

Изольда переступила с ноги на ногу и отвернула морду.

Я сидел и ждал автобуса на крашеной лавочке, в тени под старым ясенем. Я всегда сидел здесь после допросов. Посидишь так, посмотришь, как по крыше тюрьмы прыгает живая птичка – и глядишь, отпустит тебя немного, пройдет это странное отупение, онемение души.

«Этнография плюс патология», – вспомнил я.

«Дед прав, – подумал я, – мне нужно устраиваться юристом в какой-нибудь пищеторг, для пущей сохранности моей нежной души... Гришка выбил бы из этого Сорокина все, что нужно».

Было пасмурно, небо набухало, как тесто в кастрюле – вот-вот вывалится через край.

Сегодня я оставался дежурить. Вечером, после комсомольского собрания, мы с Григорием заперли сундук с «вещдоками», потом заперли кабинет и пошли по нашему длинному коридору. Здесь мы должны были расстаться, мне лежал путь в дежурку, а Григорию – в лоно семьи. Но он вдруг придержал меня за плечо и сказал:

– Сань, пошли поужинаем в «Ветерке»?

Можно было бы изобразить удивление по поводу ужина в «Ветерке», в то время как дома Григория сейчас наверняка дожидаются какие-нибудь голубцы или борщ. Но я удивления изображать не стал. Потому что, наверное, наступил сегодня момент, когда Гришку «приперло». Это уже несколько раз на моей памяти случалось, и тогда мы с ним шли ужинать в «Ветерок», и брали там выпивку и сидели долго, до закрытия.

– Гриш, мне же сегодня дежурить.

– Мы недолго, хрыч, – сказал он и сжал крепко мое плечо. – Ты успеешь. А? – Круто, видимо, его прижало...

И мы пошли в «Ветерок».

Сели за столик почти у двери, подальше от эстрады, потому что по опыту знали, что через часок-полтора сюда нагрянет ухватистое трио с хорошо сохранившейся бабушкой-солисткой, которая будет оглушительно страдать в микрофон, и тогда уже ни поговорить, ни послушать друг друга...

Мы заказали по сто водки, салат и бифштексы, потому что у нас не густо было в этот вечер – у меня трешка, да у Гриши пятерка с мелочью. Официантка записала заказ тонким карандашом в блокнот, как какая-нибудь юная журналистка, и метнулась дальше вдоль столиков.

Гриша не торопился. Мы закурили, поговорили о Сорокине.

– Гришка, – спросил я. – А отчего Сорокин такой веселый, такой спокойный сейчас? Не то, что в первые дни...

– А ты посмотри получше, не тянется ли за ним какое-нибудь дельце поинтересней.

– Что ты, не похоже! – возразил я. – Мне и так тошно делается каждый раз, когда уезжаю от него. Неплохой ведь парень, умный, думающий. В десанте служил. Видел, какой здоровый?

– Видел, видел твоего десантника... Здоровый... Такой прихлопнет приемчиком, какому его обучили, и с приветом. Советую: покопайся. Он не зря так повеселел, твой десантник.

Официантка принесла заказ, и мы сразу рассчитались.

– Эх, – сказал Григорий, забрасывая в карман рубашки оставшуюся мелочь, – буду я когда-нибудь богатым или нет?

– Знаешь, мне недавно взятку совали, – вспомнил я. – Толстая такая тетка, в парике, на Ломоносова похожа. Вызвала в коридор и сует мне конверт. Сынок у нее задержан, понимаешь, с анашой в правом ботинке. Ну вот, сует она мне конвертик, а я, вместо того, чтобы сказать ей: «Трам-тара-рам, сучья тетенька, пошла ты со своими вонючими купюрами к такой-перетакой матери», стою, как болванчик механический, и долдоню казенным голосом: «Вы оскорбляете достоинство советского следователя».

Григорий усмехнулся:

– Она подумала, что мало дала... Помнишь Ерохина? А, ты его не застал. Он мне говорил всегда: «Ничего, Гришутка, пообтесаешься, заживешь как все...» Думаешь, я сначала не метался, как ты, когда столкнулся со всем этим быдлом? Я долго привыкнуть не мог, уходить собирался.

– Гриш, – спросил я, – а правда, что ты два курса политеха бросил и в юридический подался?

– Угу, – спокойно подтвердил он и подцепил вилкой бледный дырявый диск помидора. – У нас соседа, дядю Петю, убили. И тех гадов не нашли...

Я удивленно посмотрел на него.

– Так ты что... Из-за этого?

Он отложил вилку и спокойно, медленно проговорил:

– Мы с дядей Петей двадцать лет стенка в стенку прожили. Он с получкой домой возвращался, и его убили. Понимаешь? – Григорий поднял на меня слишком спокойные, угрюмые глаза. – Дядю Петю, который со мной задачки решал и голубятню строил... Нет, ну я не сразу, конечно... Месяца два еще помаялся, посидел над чертежами, кажется, даже курсовую сдал... Мама плакала, очень хотела, чтоб я инженером был.