Опустив взгляд, он заметил в руке Василия чемоданчик-кейс. Усмехнулся:

– Вижу, Олег Алексеевич в своем репертуаре. Ну, и на фига было тебя напрягать, будто не мог просто передать? Вот же Алексеич юморист. Одесса-мама, понимаешь ли, все дела… ну да ладно…

Полковник вытащил из кармана никелированное колечко с несколькими небольшими ключиками и, выбрав нужный, отстегнул от запястья Краснова надоевший груз. Не глядя, протянул застывшему позади парню, видимо, адъютанту:

– Вадик, отнеси в машину и заводись, сейчас поедем.

– Там секретные документы, – на всякий случай счел нужным сообщить Краснов, проводив подозрительным взглядом полковничьего помощника. – Товарищ Геманов просил передать лично в руки.

– Так ты и передал лично в руки, разве нет? – фээсбэшник усмехнулся, легонько хлопнув мамлея по плечу. – Как долетел-то, лейтенант?

– Да нормально, – стушевался тот, отводя взгляд. – Укачало только немного. Не привык я на таких махинах летать. Мутит. А так в порядке все.

– Ну, на «тридцатьчетверке», поди, немного дольше б вышло ехать, верно? – Логинов снова ухмыльнулся. – Ладно, пошли в машину, по дороге поговорим.

Пока шли, Василий успел заметить, как пленного резидента запихнули на заднее сиденье здоровенного черного автомобиля с тонированными стеклами. Оба сопровождающих спецназовца уселись по бокам, а тот, что подходил к нему в самолете, занял место рядом с водителем. Взревев мотором, внедорожник рванул к выезду с летного поля. Следом пристроился еще один, в точности такой же.

Следом двинулось и авто полковника. Как выяснилось, забравший кейс Вадим оказался его личным водителем.

– Ну, вот и все, – прокомментировал их отъезд Логинов, облегченно вздохнув. – То, о необходимости чего так долго говорили большевики, таки да, свершилось. Ура, товарищи [14] .

– Простите, товарищ полковник?

– Да ничего, – отмахнулся Анатолий Анатольевич. – Не обращай внимания, Василий. Это я так, от избытка чувств. Мы с Алексеичем уж которые сутки на нервах. Но пока все вроде грамотно срастается. И тебя у супостата из рук выхватили, и его самого к рукам прибрали. Короче, сказал же, не обращай внимания. Все хорошо, что хорошо кончается…

Следующая неделя прошла на удивление тихо и спокойно, словно растянувшийся на семь суток парко-хозяйственный день. «Пэхэдэ», или, говоря более понятным любому военному человеку языком, – «пропал хороший день». Обслуживали технику, получали почту и боеприпасы, в свободное время читали порядком запоздавшую прессу или слушали сводки Совинформбюро. Из которых Захаров, против недавних ожиданий, не вынес для себя ничего ценного: одни общие слова о грядущей победе советского оружия и продолжавшемся переломе в войне. Одно радовало, кормили неплохо, определенно не по тыловому нормативу, а так, словно они стояли на самом, что ни на есть, переднем крае. Что, собственно, было недалеко от истины: от линии фронта их отделяло не столь уж и великое расстояние.

На восьмой день вынужденное безделье закончилось, по крайней мере, для мамлея Краснова-Захарова. Чему он, к слову, был только рад: танки взвода стараниями экипажей уже приближались к вылизанным до последнего болтика эталонным образцам (за этим Дмитрий, то ли к месту, то ли наоборот, вспомнив доставучего прапора Махрова, следил лично), разве что гусеницы черной краской не покрасили. Ну, а от ежедневных политинформаций ощутимо пухли уши. Нового ничего, зато куча знакомого еще по ферганской учебке пустословия, начиная от завоеваний Великого Октября, на которые посягнул коварный захватчик, роли коммунистической партии и лично товарища Сталина, и заканчивая… гм, да этим же, собственно, и заканчивая.

Нет, против Иосифа Виссарионовича Захаров ничего не имел, совсем даже наоборот: спасибо, девяностые с первой половиной «нулевых» научили правильно расставлять приоритеты и отделять от плевел хрестоматийные зерна. Но и бесконечно выслушивать равнодушно бубнящего себе под нос замполита капитана Рогинского, чередующего ленинские и сталинские цитаты с выдержками из уже знакомых фронтовых сводок, особого желания не было. Понятно, конечно, что человек просто делает свою работу, но сколько ж можно?! Будто они и без того не понимают, чего ждет от них командование и весь народ? И что совсем скоро именно от них, от их героизма и готовности пожертвовать собой во имя поистине великой цели, будет зависеть исход всей войны?

К собственному удивлению, Дмитрий отметил, что и остальные танкисты испытывают примерно такие же чувства, хоть и не подают виду, и это его успокоило. В конце концов, армия – всегда армия. И дело армии – громить врага. Так было раньше, так есть сейчас и так будет в будущем – в его будущем. Ну, или не в его, а в некоем параллельном мире – разницы-то? Главным, на самом-то деле, являлось то, что все они были готовы идти в бой. Все. До последнего заряжающего, пехотинца или кашевара.