Шрифт:
В этом – его единственный шанс. Крохотный, конечно, шанс, но он есть.
Как тот суслик, которого не видно…
– Можно, я тебе писать стану? – не глядя на Захарова, едва слышно спросила Варя, подозрительно шмыгнув носом.
– Обязательно напиши, Варюш! Я твоих писем очень-очень ждать буду, честно! – излишне оптимистичным голосом ответил десантник. – Главное только, чтоб письма за нами угнались! Мы ж скоро фрицу так вломим, что без остановок аж до самого Берлина погоним. Где уж тут почте нас догнать!
– Все шутишь, Вась? – девушка подняла лицо, встретившись с ним взглядом. В уголках глаз застыли прозрачные капельки-слезинки. – А я вот не шучу, Вась, я правда писать стану. На, вот, на память, а то ведь, как немца погонишь, так и позабудешь, как выглядела…
Невесело усмехнувшись краешками губ, Варя отстегнула тугую пуговку нагрудного кармана его новенькой гимнастерки и что-то вложила внутрь. Провела ладошкой по карману, на миг задержала руку. Дмитрий накрыл узкую девичью ладонь своей, сильно прижал к сердцу, не отпуская. И замер, не зная, как себя вести дальше. Но девушка и не стремилась убрать руку, наоборот, неожиданно прижалась всем телом. Так они и простояли несколько минут – молча, просто прижавшись друг к другу.
– Останься, пожалуйста, живым, – медсестра мягко оттолкнулась от его груди, и он отпустил ее руку. – А если ранят, я снова стану за тобой ухаживать. Ты только живым останься…
Шутить и балагурить больше не хотелось, и Захаров так же тихо спросил:
– А если таким, как тот сапер, вернусь? Зачем я тебе такой?
– Главное, чтобы живым. Я тебя любым ждать стану, Вась. Все, пора тебе, вон шофер уж машет, – приподнявшись на цыпочки, Варя коротко и неумело поцеловала десантника в сжатые губы и, не оглядываясь, побежала к госпитальному зданию.
Проводив ее взглядом, Дмитрий вытащил из кармана небольшую черно-белую фотокарточку улыбающейся девушки в простеньком сарафане, явно довоенную. Перевернул, прочитав написанные округлым девичьим почерком строки: «тов. лейтенанту Василию Краснову на долгую память от ефрейтора Варвары Слепкиной. Июнь, 1943 год». И все. Вот только эта наивно-казенная строчка, тем не менее стоящая куда больше длинных и слезливых признаний в «вечной любви» из его времени…
Спрятав фото обратно, Захаров застегнул клапан и пошел к ожидавшей его «полуторке». Уже забираясь в кабину, все же не выдержал и оглянулся. Варя стояла в дверях, однако, заметив его взгляд, тут же смущенно нырнула внутрь здания. Улыбнувшись, десантник устроился на продавленном сиденье, уложив в ногах тощий вещмешок, и захлопнул дребезжащую скрипучую дверцу.
Письмо от девушки он все-таки получил. Первое и единственное. Отправленное накануне начала Курского сражения, оно догнало его только в конце августа. Варя сообщала, что госпиталь перебазировался поближе к линии фронта, и потому, «если ты, Вась, не слишком увлечешься погоней за проклятыми сволочами-фашистами, возможно, нам удастся увидеться. А нет, так хоть напиши пару строк». Ну, и дальше в подобном духе. Заканчивался исписанный знакомым почерком тетрадный листок словами о том, что девушка сильно соскучилась, и пожеланием покрепче бить ненавистного врага. И снова ни слова о любви, лишь скромное «целую» в самом конце.
Во время одной из выдавшихся между боями передышек Захаров написал и отправил ответ, однако спустя месяц треугольничек вернулся с пометкой «адресат выбыл». О том, что произошло, десантник случайно узнал лишь осенью, незадолго до начала Киевской наступательной операции: переполненный ранеными госпиталь был разбомблен немцами еще в середине июля. Среди почти трех сотен погибших при авианалете оказалась и сестра милосердия ефрейтор Варвара Слепкина. Его Варя… так и не успевшая стать по-настоящему «его»…
– Нет, я, конечно, понимаю, что ты немецкой гранатой на всю голову ударенный, но не настолько ж?! – комбат рвал и метал. – Какое еще на хрен прозрение?! Ты вообще соображаешь, что именно рассказываешь и о чем меня просишь?! А если соображаешь, так задумайся, могу я тебе теперь не то, что роту доверить, но и вовсе в самый завалящий танк посадить? Вот нашелся ж на мою голову ясновидец! Вольф Мессинг, понимаешь!
– Мессинг мысли читал, товарищ полковник, – буркнул десантник. – А я вовсе про другое вам говорю.
– Говорит он! – похоже, «батя» начинал потихоньку остывать, по крайней мере, уже не рычал так, как несколькими минутами назад. – Разговорчивый, видишь ли! Заслуженный, бля, лектор культпросвета!
«Похоже, караульного звать пока не собирается, – хмыкнул про себя Захаров. – Хотя и не факт».
Тяжело опустившись на табурет, комбат, яростно сопя, закурил. Пристукнул кулаком по столу – раз, другой:
– Слушай, Василий, ты ж у меня один из лучших командиров, «самородок», блин, и вдруг такое? Может, я еще чего не знаю, а? Ты говори, не стесняйся, что уж теперь? Ну, с чего тебе подобная чушь в башку взбрела?