Встретить себя на этих страницах я никак не ожидал. «Смесь наивности и любопытства». Лестный отзыв, ничего не скажешь. Хотел бы я поговорить с тобой сейчас. Думаю, с тех пор мои приоритеты немного изменились. Впрочем, изменились ли?

Умник. А сам ты с какого раза сдал? Снова стихи. Ожидание выхода. Какие-то имена, выписанные столбиком. Записи становятся все более редкими и скупыми. И наконец…

На этом строка обрывалась посредине страницы. Я перевернул лист, затем еще один, еще… Все они были девственно-чисты. Машинально я долистал до конца тетради, но не нашел ничего, кроме небрежных росчерков на предпоследней странице. Голос, говоривший со мной из прошлого, умолк.

Я потер глаза. Внезапно навалилась усталость, голова сделалась ватной, глаза слипались. Надежды не оправдались. Вместо того чтобы удовлетворить любопытство, этот дневник подсунул новые неприятные факты и поселил во мне тревогу. Все, что я хотел, – это узнать имя Зрителя и, может быть, еще две-три интересные подробности. А достались мне газовые трубы под потолком да нормальный человек, доведенный до сумасшествия. И ни слова, ни строчки, ни намека на имя того, для кого мы все это разыгрываем!

А ведь он знал. Знал с самого начала. Знал каждый день, каждую минуту. Но для него это знание было настолько очевидным, что ему даже не пришло в голову упомянуть имя в своих записях. Точно так же он не описывал свою комнату или обстановку в Секции Встреч. Эта информация была слишком будничной, слишком скучной, чтобы уделять ей место в дневнике. То ли дело творческие замыслы или впечатления, вызванные бедным шизофреником.

Неожиданно для себя я обнаружил, что желание узнать, кто же является Зрителем, никуда не ушло. А ведь уже давно мне казалось, что я выше этого, что меня это не касается и не интересует. Не раз я спокойно думал, что никогда не узнаю, кто из окружающих меня людей считает меня Пятым, и с какой-то странной гордостью радовался своему безразличию. Но оказалось, что дай только повод – и от моего безразличия не останется и следа. Потрепанная тетрадь всколыхнула застарелое любопытство, и желание узнать правду разгорелось с новой силой.

Надо было идти спать. Хмуро зевая, я побрел в душ. Под тугими струями воды я думал об этой находке, оказавшейся настолько бесполезной. Мною владела досада. Так огорчается ребенок, разорвав блестящую упаковку на подарке и обнаружив вместо долгожданного набора солдатиков скучную книгу.

Ну что ему стоило упомянуть это имя? Хоть вскользь, не напрямую. Мне бы хватило и тонкого намека. Хватило бы? Я вспомнил шелестящие страницы, абзацы, мелькающие перед глазами, собственное нетерпение. Какое там чтение между строк – я даже толком не читал многие страницы. Как гласит старая китайская пословица: трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если не стараться ее найти.

Так что расстраиваться рано. Сначала надо по-настоящему прочесть дневник. Именно прочесть, а не просмотреть. Не может быть, чтобы он не обмолвился об этом ни словом за три года наблюдений.

И утром я начал читать заново. Благо подозрений мое уединение не вызывало, ведь это был официально одобренный творческий запой. На этот раз процесс чтения был иным. Я не позволял себе пропускать ни одной строчки, ни единого слова. Но напрасно.

Не то чтобы мое внимание совсем не было вознаграждено. Обнаружилось несколько весьма примечательных фактов, упущенных при первом чтении. Было, например, любопытно узнать, что Пятый встречался с Катру – и не раз, и не два. Хотя о чем они говорили во время этих встреч, осталось неясным. И характеристики актеров оказались не такими уж скучными, а скорее наоборот – весьма поучительными. И довольно странные детали, например внезапно появившаяся и неделю спустя так же внезапно исчезнувшая бессонница, щекотали воображение. Одного лишь не было на этих страницах: имени или намека на него. Только невинное и раздражающее своей безликостью слово «кролик» выскакивало то тут, то там.

Дойдя до сцены с выносом тела, я хотел проскочить ее, поскольку было очевидно, что в это время Пятому было не до Зрителя. Но, решив быть последовательным, все-таки начал читать. И снова ощутил тяжесть этого вечера. Я как будто своими глазами видел нелепую, странно согбенную фигуру Шинава, темнеющую у моей двери. Я будто сам слышал его горячечный шепот: «… пришел седьмой период. Последний…» И я тоже боялся, чтобы мы не попались на глаза тому или той, о ком он так навязчиво говорит…

Что?! Еще не веря, отказываясь верить в абсурдность этих слов, я еще раз перечитал их. Потом еще раз. И еще. «Я пытался его успокоить. Боялся, что нас кто-то увидит. Что, если это будет тот или та, о ком он так настойчиво говорит?» Как это – тот или та? Это что – ирония? Намек на то, что он такой женообразный? Или на то, что она такая мужеподобная? Нет, в этот момент Пятому было не до иронии. Значит…

Все странности этого дневника сложились вдруг в четкую картину. И пословица вдруг выскочила из глубин памяти, будто только ждала удобного случая. «Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет». За три года Пятый не упомянул имя Зрителя по одной простой причине. Он его не знал.

Некоторое время я бессмысленно смотрел в стену невидящим взглядом. Знание, которое я с таким нетерпением искал, пришло, но пришло вывернутое наизнанку, сделав черное белым, а белое черным. Пятый не знал Зрителя. Ему было известно не больше, чем мне.