Шрифт:
Глава Седьмая, XXIX, 1–3: Ее прогулки длятся доле. / Теперь то холмик, то ручей / Остановляют [Татьяну].
Глава Седьмая, LIII, 10–11, 13: [Татьяна в Москве стремится душой] В уединенный уголок, / Где льется светлый ручеек… И в сумрак липовых аллей…
В мечтах Татьяны этот ручеек (который в обобщенной форме — «у старых лип, у ручейка» — появляется в главе Третьей, XIV, 4, где наш поэт излагает план создания идиллического романа в прозе) претерпевает странные трансформации:
Глава Пятая, XI, 7–8: Кипучий, темный и седой / Поток…
Глава Пятая: XII, 2, 13: Татьяна ропщет на ручей… Перебралась через ручей…
Мы подозреваем, что те же самые воды, которые связывают три поместья, имеют отношение (будучи теперь замерзшими) к мельнице, упомянутой в главе Шестой, XII, 11 и XXV, 10, около которой Ленский отправлен на тот свет во время дуэли с Онегиным. Есть еще блистающая льдом речка (глава Четвертая, XLII, 6), которую зима сравняла снегом с ее «брегами» (глава Седьмая, XXX, 5), в надлежащем русском заключении к средиземноморской теме.
Строки в главах Первой, LIV, 4–5; Третьей, XIV, 4 и Четвертой, XXXIX, 2 — это особенно типичные примеры «водно-лесных» клише. Пушкину, кажется, доставляли извращенное удовольствие поиски различных изысканных русских вариантов к этим общим местам, уже застилизованным донельзя в течение столетий. Стоило бы педантично составить перечень бесчисленных образчиков этого симбиоза «тенистые леса — журчащие ручьи» в западноевропейской поэзии; несколько примеров дано в моих коммент. к главе Четвертой, XXXIV.
5–8Ср.: Вольтер, «Ханжа» (1772):
Le lendemain lui parut un peu fade; Le lendemain fut triste et fatiguant; Le lendemain lui fut insupportable. <Следующее утро показалось ему немного поблекшим; Следующее утро было печальным и скучным; Следующее утро для него было невыносимо>.11Ни карт… ни стихов.Пушкин воздержался от того, чтобы изобразить Онегина азартным игроком, и в следующей главе отказался от великолепного лирического отступления о своей собственной страсти к азартным играм. Слово «стихи» намекает на настольные книги светских дам, описанных в главе Четвертой, XXVII–XXX.
12Хандра ждала его на страже.Ср.: Жак Делиль, «Сельский житель, или Георгики французские» (1800), песнь I, строки 41–46:
Ce riche qui, d'avance usant tous ses plaisirs. .......................................... S''ecrie `a son lever: «Que la ville m'ennuie! Volons aux champs; c'est l`a qu'on jouit la vie, Qu'on est heureux». Il part, vole, arrive; l'ennui Le recoit `a la grille et se tra^ine avec lui. <O вы, которы жить в полях счастливо мните! .......................................... Распутный сын отцев, почтенных в простоте, .......................................... Восстав от сна кричит: «Увы! как город скучен! Укроемся в поля; там счастие для всех, Там наша жизнь течет среди приятств, утех. Спешит, летит, он там; но скука там встречает, И по следам везде его сопровождает». Пер. Е. Станевича [1804])>.LV
Как поэт Пушкин не показывает никакого настоящего знания русской деревенской жизни (как Тургенев или Толстой показали через пятнадцать лет после его смерти). Стилистически он остается верен концепции восемнадцатого века об обобщенной «природе» и в целом всегда избегает конкретных черт и субъективных деталей пейзажа либо снабжает их застенчивой улыбкой как нечто, что могло бы смутить или позабавить обычного читателя. (Я не говорю здесь о гротескном выборе деревенских характеристик, служащих целям юмора или социальной сатиры, — любой журналист умеет делать «это»). С другой стороны, как человек Пушкин не только был любителем сельского уединения, но действительно в нем нуждался, особенно осенью, для творческой работы. Будет полезно для читателя, если я резюмирую здесь то, что известно о пребывании Пушкина в сельской местности.