Я сидел точно на горячих углях и в смущении не знал, что делать с моими руками; наконец я взял иголку, лежавшую на столе, и начал вдевать в неё нитку. Но руки мои сильно дрожали, и я никак не мог попасть ниткой в ушко иголки. Вдруг женщина перестала говорить; я взглянул на неё и увидел, что она пристально смотрит на меня и чуть-чуть улыбается. Я отложил в сторону иголку и нитку и сделал вид, что страшно заинтересован её рассказами. Да и как было не заинтересоваться!

— Триста долларов, — сказал я. — Этакая куча денег! Вот бы моей маме!.. А что, ваш муж сегодня собирается пойти на поиски?.

— Разумеется, это надо сделать сейчас или совсем не делать… Пока он пошёл в город, чтобы раздобыть лодку и ружьё. Я думаю, в полночь они отправятся на остров.

— Не лучше ли им ехать днём? Виднее.

— Ах ты, глупая! Но ведь и негру днём виднее. Нет, именно ночью удобнее всего пробраться в лес и застигнуть негра врасплох у костра, когда он спокойно спит.

— Да, конечно. Я об этом не подумала.

Женщина с любопытством взглянула на меня, и мне стало не по себе. Немного погодя она спросила опять:

— Как тебя зовут? Я забыла…

— М… Мэри… Вильямс.

Мне вдруг вспомнилось, что сначала я называл себя Сарой или как-то иначе, и в смущении я не смел поднять глаза. К довершению моего отчаяния, женщина молчала и продолжала пристально смотреть на меня, очевидно, охваченная каким-то сомнением. Наконец она проговорила:

— Как же это, душечка, раньше ты как будто назвалась Сарой?

— Совершенно верно. У меня два имени: Сара-Мэри Вильямс. Сара — первое. Кто зовёт меня Сарой, кто — Мэри.

— Ах так!

— Да.

Она засмеялась.

Я немного успокоился, но всё-таки желал поскорее убраться отсюда подобру-поздорову.

А хозяйка моя опять принялась жаловаться на плохие времена и тужить о том, что раньше было лучше. Она пожаловалась, что в лачуге у неё множество крыс, которые дерзко хозяйничают здесь, — одним словом, опять принялась болтать безудержу, так что я совсем было успокоился. А крысы действительно то и дело высовывали мордочки из щелей. Хозяйка сказала, что у неё всегда под рукой что-нибудь тяжёлое, чтобы, бросать в этих проклятых тварей, иначе они не дают ей покоя. Она показала мне кусок свинца, который она выучилась бросать довольно ловко, но, к несчастью, по её словам, на-днях повредила себе руку и теперь не может бросать. Впрочем, она всё-таки попыталась бросить свинцом в одну крысу при первом удобном случае, но сильно промахнулась и вскрикнула от боли в руке. Тогда она попросила меня попытаться в следующий раз. Мне прежде всего хотелось убраться отсюда до возвращения её мужа, но, конечно, я не показал виду, а взял свинец и так хватил первую высунувшуюся крысу, что та еле унесла ноги. Хозяйка похвалила мой меткий удар и сказала, что следующая крыса, вероятно, распростится с жизнью. Она подняла с полу свинец и принесла моток шерсти, который я должен был помочь ей разматывать. Я растопырил руки, она надела на них шерсть и продолжала россказни о муже.

— Не прозевай крысы! — сказала она вдруг. — Держи свинец на коленях, чтобы иметь его у себя под рукой.

Она бросила кусок свинца мне прямо на колени, которые я быстро сдвинул, чтобы он не выпал. Она поговорила ещё с минуту, потом вдруг остановилась и, глядя в упор на меня, сказала отнюдь не враждебно:

— Ну-ка, признайся, как твоё настоящее имя.

— Что т… такое?

— Как тебя зовут в самом деле? — продолжала она и положила мне руку на плечо. — Ну, говори: Билл, или Том, или, может, Боб?

Я затрясся, как лист, и не знал, что сказать. Наконец я запинаясь прошептал:

— Нехорошо смеяться над бедной девочкой. Если я вам в тягость, я…

— Ничего, ничего, сиди спокойно! Я не сделаю тебе ничего дурного и не донесу на тебя. Скажи мне только правду, кто ты и что с тобой случилось… Я не разболтаю и ещё помогу тебе, и мой муж тоже поможет тебе, если хочешь. Ты, вероятно, сбежавший подмастерье, — ведь так, я угадала? Но это не беда, дитятко. С тобой, верно, жестоко обращался хозяин, и ты не выдержал. Верно? Рассказывай, рассказывай. Я не выдам тебя, только будь умница и говори правду.

Я сконфузился и заявил, что нечего больше играть комедию и лучше во всём сознаться, если она сдержит своё обещание и не выдаст меня. Затем я рассказал, что мать и отец мои умерли, что меня взял к себе мой опекун, старый фермер, живший в тридцати милях отсюда. Он морил меня голодом и так дурно обращался со мной, что я решил бежать. Воспользовавшись его трёхдневной отлучкой, я стянул платье его дочери и пустился в путь. Шёл я уже три ночи, а днём прятался и спал. Хлеба и мяса я взял с собой вдоволь, и еды хватило на всю дорогу. Абнер Мур, мой дядя, разумеется, возьмёт меня на своё попечение и защитит меня от старого фермера, поэтому я и пришёл сюда, в Гошен.

— Гошен, дитятко? Да это совсем не Гошен, это Санкт-Петербург. Гошен за десять миль отсюда, вверх по реке. Кто тебе сказал, что это Гошен?

— Да один человек, который повстречался мне рано утром в лесу. Он сказал: «Когда дойдёшь до перекрёстка, поверни направо и через час будешь в Гошене».

— Верно, он был пьян. Он послал тебя в обратную сторону.