— Значит, влюбились понемножку, так, что и сами не заметили, — негромко ответил Фишер. — Выходит, и такое возможно, а?

И они застенчиво улыбнулись друг другу, словно не знали, что теперь делать.

Эугения Инсигна была озадачена. Даже более того.

— Говорю тебе, Сивер, после вашего полета я и ночи не спала спокойно. — Эти слова в устах женщины менее волевой прозвучали бы как жалоба. — Разве ей не довольно этого полета: до океана и обратно, по воздуху, прилетели после заката — разве ей этого мало? Почему ты не остановишь ее?

— Почему я не остановлю ее? — медленно и отчетливо повторил Сивер Генарр. — Почему я не остановлю ее? Эугения, мы теперь не в силах остановить Марлену.

— Просто смешно, Сивер! Неужели ты трусишь? Прячешься за спину девочки, воображаешь, что она все может.

— А разве не так? Ты ее мать. Прикажи Марлене оставаться в Куполе.

Инсигна поджала губы.

— Знаешь ли, ей пятнадцать, и я не хочу давить на нее родительским авторитетом.

— Наоборот. Только это ты и делаешь. Но всякий раз она смотрит вот так на тебя своими чистыми невероятными глазами и говорит что-нибудь вроде: «Мама, ты чувствуешь себя виноватой в том, что у меня нет отца, а потому решила, что Вселенная хочет покарать тебя за это и отнять меня. Все это — глупое суеверие».

Инсигна нахмурилась.

— Сивер, мне еще не приходилось слышать подобной ерунды. Я ничего такого не чувствую и не почувствую.

— Конечно же, нет. Я просто предполагаю. А вот Марлена ничего не предполагает. Она всегда знает, что тебя беспокоит — по движению большого пальца, или правой лопатки, или чего угодно, — и откровенно все тебе выложит. Да так, что ты не будешь знать, куда деваться от стыда, и в порядке самообороны согласишься на все, лишь бы она не разбирала тебя по кусочкам.

— Только не рассказывай мне, что она уже проделывала подобное с тобой.

— Только потому, что я ей нравлюсь и стараюсь держаться дипломатично. Я просто боюсь рассердить ее, ведь страшно подумать, на что она способна в гневе. Ты хоть понимаешь, что я удерживал ее? Уж оцени хотя бы это. Она собиралась выйти на Эритро на следующий день после полета, а я продержал ее здесь целый месяц.

— И как же тебе это удалось?

— Чистой софистикой. Сейчас декабрь. Я сказал ей, что через три недели Новый год — по земному стандартному времени — и открыть новую эру в истории Эритро лучше всего с начала года. А знаешь, ведь она так и воспринимает свой приезд на планету — как начало нового века. Что делает все только хуже.

— Почему?

— Потому что для нее это не личный каприз, а дело жизненно важное, и не только для Ротора — для всего человечества. Что еще можно сравнить с тем ощущением, когда и сам получаешь удовольствие, и можешь назвать этот процесс жизненно важным вкладом в процветание рода людского. Тут все себе простишь. Я сам так поступал, и ты тоже, да и любой человек. Насколько мне известно, даже Питт обнаруживает естественную склонность к этому занятию. Наверняка уже успел убедить себя в том, что и дышит лишь ради того, чтобы растениям Ротора хватало углекислоты.

— Значит, сыграв на честолюбии, ты уговорил ее подождать?

— Да, и у нас останется неделя на поиски средства, чтобы остановить ее. Должен признаться, что я не смог одурачить ее. Подождать она согласилась, но сказала: «Вам, дядя Сивер, кажется, что, задерживая меня, вы можете добиться капельки симпатии у моей мамы, так ведь? Весь ваш облик говорит, что наступление Нового года на самом деле не имеет никакого значения».

— Сивер, какая невероятная бестактность!

— Просто невероятная точность, Эугения. Наверное, это одно и то же.

Инсигна отвернулась.

— Моей симпатии? Ну что мне сказать…

— Зачем говорить? — немедленно перебил ее Генарр. — Я объяснил, что в молодости любил тебя и, постарев — или старея, — нахожу, что чувства мои не переменились. Но это мои сложности. Ты всегда была честна со мной и никогда не давала оснований для надежды. И если по собственной глупости я предпочитаю не считать «нет» окончательным ответом, это опять-таки тебя не должно волновать.

— Меня волнует, когда ты расстраиваешься…

— Ну вот, уже хорошо. — Генарр вымученно улыбнулся. — Гораздо лучше, чем вовсе ничего.

Инсигна с видимым облегчением возвратилась к прежней теме.

— Но, Сивер, если Марлена все поняла, почему же она согласилась подождать?

— Возможно, тебе это не понравится, но лучше все-таки знать правду. Марлена сказала мне: «Дядя Сивер, я подожду до Нового года, потому что и маме будет приятно, и вам я хочу помочь».

— Так и сказала?

— Пожалуйста, не сердись на нее. Наверное, мой ум и обаяние сделали свое дело, и она старается ради тебя.