Шрифт:
Пара пуль у меня над головой, точно, зыкнула, но добежал я незадетым, вышел аккурат на этого, заранее намеченного. И следующий ход уже был в голове: сейчас я его достану штыком – безоружный, все равно что мешок на учебе протыкать. Потом укроюсь за орудийный щит со стороны ствола, буду смотреть, кому из наших нужна поддержка, и палить по немчуре.
Поздно пушкари нас заметили, поздно! Самыми последними. Лечу я, и вот этот гад уже буквально в метре от меня, стоит, с ошеломлением справиться не может, сука такая… Справа от меня уже началось: пара-другая выстрелов, а главным образом – рык, возня, ляск, удары… Звуки при рукопашной такие, что их словами и не опишешь. Жуткая вещь…
И вот он, гад, передо мной, ну буквально как мешок на перекладине, челюсть отвесил, майка к пузу прилипла… Я с разлету сделал классический выпад, целя ему в пузо чуть пониже того местечка, где ребра сходятся, снизу вверх… И – эххх! Со всей силушки.
Тут скрежетнуло что-то, лязгнуло, удар, сопротивление получилось таким, словно я с разбегу и со всего размаху засадил штыком в броневую плиту. У меня чуть карабин из рук не выбило. Но какая ж там броневая плита, мать твою, если я что есть мочи поранул штыком в пузо, лишь майкой прикрытое?!
А фриц стоит целехонек. А штык у меня, я во мгновенье ока увидел, наполовину согнут и покорежен…
Ни удивиться я не успел, ни подумать что-то – некогда было.
Опять-таки четко, не рассуждая – намертво умение в тело вдолблено! – перекидываю карабин в руках и прикладом фрица прямо в рожу. А затыльник у приклада, между прочим, окован стальной полосой чуть ли не в полпальца толщиной, и если заехать в лоб со всего маху, то второй раз бить уже и не надо, аллес капут…
И опять все так, словно не во фрицевскую морду я прикладом двинул со всей своей молодой силушки, а танку по борту долбанул. И вот на сей раз карабин у меня из рук вышибло…
Вот тут я на какие-то секунды, скажу честно, себя потерял совершенно. Ну не бывает такого! А он, сволочь, выхватил нож – и на меня. Тут только я опомнился, рывком нагнулся за карабином, запнулся, полетел кубарем, но оружие уцапать успел. Вставать некогда – пока я буду вскакивать, он меня ножиком достанет… Так что я, лежа, затвор передернул и бабахнул ему в грудь снизу вверх – он уже надо мной…
И снова – ничего! Пуля куда-то с визгом срикошетила. А фриц, невредимый, сразу видно, изготовился, чтобы на меня прыгнуть, навалиться, ножом садануть с размаху. Карабином бы заслониться, руку с ножом отбить, но я от всех этих чудес оцепенел, будто парализовало меня, лежу и смотрю, как он скалится, как чуть приседает перед прыжком…
И тут вырастает у него за спиной Афоня Клюкин, размахивается от души – и хрясть его прикладом по затылку! Но не кованым затыльником, а боковиной приклада.
Звук, я вам скажу… Будто арбуз лопнул, когда по нему со всего размаха доской грохнули. Брызнуло… Фриц на миг застыл, харя у него неописуемо переменилась вмиг, превращаясь из живой в мертвую, и грянулся он, подламываясь в коленках, рядышком со мной. На лицо мне… брызнуло.
И снова некогда ни о чем думать и дивиться некогда. Афоня орет:
– Вставай, мать-перемать!
Тут я опамятовался, вскочил, осмотрелись мы в две секунды, кому из наших помощь нужнее – и кинулись в драку. А в драке сцепившихся уже наполовину поубавилось…
Наша взяла. Хоть и осталось нас чуть больше половины – но фрицы легли все. Кто еще дергался, того докончили – насчет «языков» у нас приказа не было, потому что наверняка не нужны были в той ситуации «языки». И курочить пушки не было нужды: лейтенант (живой, хотя скула и разбита) дал, согласно договоренности, две красные ракеты, одну белую, и очень быстро примчались наши танки, не задерживаясь, обтекая позицию с двух сторон, пошли дальше в прорыв, а чуть погодя на горизонте царица полей замаячила…
Ну и мы с ней двинули в боевых порядках родного батальона. Кто бы нам позволил рассиживаться? Ну, положили в рукопашной расчеты и прикрытие, взяли пушки. Можно сказать, обычное дело. Кстати, сгоряча обещали по медальке, но потом, как случается не так уж редко, позабыли как-то. На войне порой все мимо пролетает, и плохое, и хорошее: что пули с осколками, что награды…
В общем, работы нам выпало до вечера, пока не поступил приказ укрепиться на взятом рубеже. Когда все окончательно успокоилось и мы с Клюкиным оказались поодаль от своих, я спросил:
– Афоня, это что было?
Мы с ним были не то чтобы друзья, но, смело можно сказать, боевые товарищи. Он верховодил, хотя был мобилизованным по призыву, а я – кадровый пограничник. Он был старше лет на пятнадцать, то ли со второго, то ли с третьего года, но не в том дело. Иной тебя на полсотни лет старше, а дурень дурнем. Афоня был такой… ну, основательный, что ли. Помор архангельский, а может, соломбальский, не помню уже точно. Кашу из топора сварить, шилом побриться и все такое… Крепко мужик стоял на земле.