Сколько времени прошло, не знаю. Как иногда бывает, показалось, что несколько часов, но вряд ли… Слышно, как возле хутора дружненько заработали моторы, как они уезжают, удаляется шум… а там и тишина настала. По спине у меня пот ручейком протек. Справился я с собой, завинтил колпачок у гранаты – уже ясно, что обошлось.

Вскоре и хозяин вернулся, в самом скверном расположении духа: надо полагать, пощипали его изрядно, их тут было не меньше роты…

– Уехали? – спросил я.

– Уехали, – махнул он рукой. – Чтоб им на ровном месте… Повар ихний, боров, соображает что к чему – все лучшее в мешки сгреб…

– Навидался ты, стало быть, европейской цивилизации, – сказал я.

– Навидался, – ответил он еще злее. – Еще тогда навидался, в плену. Это офицеры, их благородия, под честное слово в город шпацеровать ходили, театры ставили, посылки получали из России. А нас, серую скотинку, сплошь и рядом в телеги вместо лошадей запрягали… Не люблю я вас, уж не посетуй, а этих не люблю еще больше, с плена… Видел офицера? И ведь ничуть не изменились, твари, точно так же нос дерет и на тебя смотрит как на грязь под ногами…

Замолчали мы. Стоим. Надо бы его поблагодарить от всей души – не выдал, как-никак спас – но что-то у меня язык не поворачивается рассыпаться в благодарностях. Я ж прекрасно понимаю: не нас он спасал, а свое куркулье нажитое. Завяжись тут бой – не только хутор спалили бы, как пучок соломы, но и его, пожалуй, шлепнули бы за укрывательство. Так что побуждения у него были самые шкурные. И все равно – спрятал. Да как спрятал…

– Слушай, – говорю я ему и показываю на эту чертову крошенку. – Они что, стену видели?

– Ну, – буркнул он.

– А как это так?

– А вот так, – ворчит он в бороду. – Шли бы и вы отсюда, хлопцы? Не ровен час еще какие-нибудь нагрянут…

– Не беспокойся, – говорю я. – Нет у меня намерения тут рассиживаться, как фон-барон в балете. Пора и честь знать…

В общем, ушли мы. Собрал он нам на дорогу того-сего, такого же залежалого, самогону налил фляжку, насыпал табаку – ну, понятно, не по доброте душевной, а опять-таки после легонького нажима с моей стороны. Растолковал дорогу – и где-то так через полчасика мы уже шли лесом, подальше от Ружанского шляха. Долго молча шли. Потом только Галиб, комсомольский активист наш, говорит:

– Товарищ старшина, но ведь такого на свете не бывает! Колдовства, я имею в виду. А это, что тут думать, самое натуральное колдовство. Материализм…

Я только рукой махнул:

– Ты меня, кандидата в члены партии, не агитируй. Сам знаю, чем материализм отличается от мистики. Но ведь было? Не видели они нас, стену они видели… Вот тебе суровый факт.

А Фомичев проворчал:

– Оно бывает…

Вот такая история. Никогда больше я не был в тех местах, и никогда больше со мной не случалось никакой чертовщины. Только Фомичев прав: я и без него, с детства еще, слышал – бывает… Старики не врут. Разве что, они сами говорили, людей таких все меньше и меньше. Хотя наверняка и сейчас есть.

Но вот каково это было – стоять с немцами глаза в глаза, и они нас не видели – словами не объяснить…

Нет, со мной самим в жизни не приключалось никакой чертовщины, ничего сверхъестественного. Просто-напросто рассказал мне однажды один субъект интересную историю. Относиться к ней можно как угодно. За что купил, за то, как говорится, и продаю…

Было это уже после войны, в сорок седьмом. На Западной Украине, в захолустном, паршивом таком городишке. Я тогда служил в республиканском МГБ, и операция проходила, смело можно сказать, самая заурядная. Таких хватало и раньше, и потом. В том городишке как раз и помещалась явочная квартира ОУН, одна из многих в длинной цепочке, ведущей из Западной Германии, точнее, из американской оккупационной зоны. Тогда ведь не было еще ни ФРГ, ни ГДР, была Бизония, объединение американской и английской зон, а когда чуть позже к ним присоединилась и французская, это стало называться Тризония.

Квартиру эту наши в свое время выявили, хозяина аккуратно изъяли, а потом под убедительным предлогом поселили там его «родственника». Нет, не меня, вообще не нашего. Человеку со стороны те не доверились бы. Нужен был свой, и наши его нашли, поскребя по сусекам, так сказать. Мы к тому времени перевербовали не одного деятеля бандеровского подполья, так что определенный «кадровый резерв» у нас имелся. Те, кто курировал операцию, подыскали среди них старого знакомца прежнего хозяина, у «трезубов» считавшегося надежным и своим в доску: волчина был с приличным стажем, начинал еще в довоенной Польше, и никто не знал пока, что полгода назад он попался и был склонен к сотрудничеству. Ну, жить ему хотелось, как всем нам, грешным. А за ним по совокупности числилось столько веселого, что от стенки он мог спастись только добросовестным сотрудничеством с хорошими результатами. А поскольку я его с самого начала и вел, числился его опекуном, меня вместе с ним в ту дыру и захороводили. Для присмотра, естественно. Таких, сами понимаете, в одиночку опекать было бы слишком рискованно. А впрочем, и обитать с ним под одной крышей было не сахар – спать приходилось вполглаза и пистолет держать под рукой. С одной стороны, он нам уже сдал столько и стольких, что стань про это известно его бывшим соратникам, они бы его неделю резали на кусочки. А с другой стороны, никогда не известно заранее, что может прийти в голову такому вот деятелю, когда он окажется на вольном воздухе, да еще в тех местах, где знакомства и связи у него черт знает с каких времен. Вполне мог решиться дать мне по голове и пуститься в бега, рассчитывая, что как-нибудь обойдется. Бывали уже печальные прецеденты. Одним словом, жилось мне напряжно, словно устроился обитать на минном поле. Нельзя было поворачиваться к нему спиной лишний раз – и нельзя было ему показывать, что я ему не доверяю. Вся подобная работа как раз на том и строилась, чтобы создать у подопечного впечатление, будто я ему не надсмотрщик, а чуть ли не друг-приятель. Старая методика, еще с жандармских времен, между нами говоря. Нужно было, чтобы он себя чувствовал не работающим из-под палки батраком, а прямо-таки равноправным сподвижником, мать его за ногу. Соответственно, и обходиться с ним следовало, если тут применим такой оборот, со всей галантностью. И в то же время он, паскуда, не должен был полностью забывать, как обстоят дела в реальности, должен был помнить, что обязан заслужить себе жизнь и свободу стахановской работой, и я ему все же не дружок старый, а курирующий его офицер МГБ. Одним словом, виртуознейше нужно было вести игру. Полагаю, не у всякого профессионального актера получилось бы: актер в совершенно других условиях пребывает. Адски трудная была работа – и вести с ним партитуру без сучка без задоринки, и не упустить момент, если он все же решит меня пристукнуть и дать деру. Ну, я как-никак был не новичок… Скромно уточняя, те четыре ордена, что у меня к тому времени уже имелись, были получены не за умение тянуть ножку на параде или писать гладкие бумажки для начальства. Имелся кое-какой опыт… вот только не следовало забывать, что порой и люди поопытнее меня за случайную промашку платили жизнью, и хорошо, если одной своей. Короче говоря, та еще у меня была служба, да и времечко…

Ну ладно. Такие вот вводные. Обосновались мы на той квартире с Андрием… на самом деле никакой он не Андрий, но надо же его как-то называть. Ага, вот именно. Имечко со смыслом. В честь того Андрия, сыночка Тараса Бульбы.

Прожили мы там три дня – в обстановке вышеописанной игры. И жить предстояло еще с неделю – именно через неделю, по достоверным вроде бы данным, должен был заявиться курьер «центрального провода», как это у них называлось, – то есть главного командования. Следовало его принять со всем радушием, накормить-напоить и спать уложить, потом дать ему новые документы и отвезти в названное из-за кордона место. Скорее всего, там и была следующая явка, но это уже предстояло выяснять другим. А для этой явки нашими планировался ее демонстративный провал, о котором знал бы весь городок – с автоматчиками на грузовиках, осадой квартиры и перестрелкой, в которой нам обоим предстояло «погибнуть» и быть якобы в совершенно мертвом виде, прикрытыми брезентом, погруженными в те самые грузовики. Зачем это было нужно, мне никто не говорил – каждый знает ровно столько, сколько ему положено. На основании моего опыта полагаю, что дело могло быть в следующем: кто-то наверху хотел, «спалив» эту явку, посмотреть, где и как закордонные визитеры будут налаживать новые пути. Но это чисто мои личные предположения. Комбинации иногда крутились такие, что любой Дюма обзавидовался бы…