Словно невинное и улыбающееся дитя, совсем как Христос-младенец, излучая сияние духовной силы, — лежала Скандинавия в окружении жестокого мира великих держав. Душу возвышало сознание своей причастности к ней. Такие вдохновляющие и прекрасные цели давно не вставали перед внутренними взорами участников собрания. Покидая его и устремляясь каждый в свою сторону, люди, хотя сердца их и сжимались от страха и тревоги, чувствовали себя как бы избранниками божьими, пусть и маленькими, но спасителями мира. Ничтожность каждого в отдельности восполнялась их многочисленностью. И на сей раз избавление миру несет священная земля Севера! Все. твердо верили в это!

Даже Йенс Воруп возвращался с собрания домой другим человеком. Ему казалось, что он способен от многого отказаться, только бы итти вместе со всеми по пути этой великой идеи. Если народы Севера, проникнутые смирением и сердечной простотой, могут явить человечеству благой пример и даже осчастливить его миром, то игра стоит свеч. В этом он был теперь глубоко убежден.

Никто не мог толком разобраться в финансовом положении Йенса Ворупа, не исключая и его самого. Он хоть и вел книги, но так и не составил себе точного представления о финансовой стороне своего предприятия; она то казалась ему весьма благополучной, то приводила его в отчаяние. Оборот был достаточно велик, более того — по сравнению с прежними временами головокружительно высок; но скопить сколько-нибудь заметные излишки ему не удавалось.

Временами Йенс вдруг думал, что дела его уже находятся в той стадии, когда остановиться нельзя, ибо все, что ему удавалось сколотить и наскрести, снова шло в оборот. Хутор представлялся ему живым существом, а еще чаще ненасытным чудовищем, которое то повелительно требовало, то манило его соблазнительными посулами прибыли сто на сто, — но всегда и все поглощало.

«Погоди, скоро придет время, когда в награду за наши труды мы каждый месяц будем откладывать изрядный излишек», — постоянно говорил Йенс, чтобы успокоить Марию и... самого себя.

Мария улыбалась своей насмешливой улыбкой — и без всякого основания: ведь его расчеты были правильны! Он никогда не предпринимал каких-либо расширений или улучшений в хозяйстве без того, чтобы их рентабельность не была очевидна всем и каждому. Но беда в том, что тут конца краю не было; любое приобретение влекло за собой мероприятия по расширению хозяйства. Он покупал новую машину, желая во-время управиться с работой и сэкономить на рабочей силе; все, повидимому, было в порядке. Но, будучи человеком предприимчивым, Йенс Воруп не мог снести, чтобы машина простаивала большую часть года, а чтобы избежать простоев, надо было затевать что-то новое — расширять хозяйство. И вот вдруг оказывалось, что он занимается чем-то заранее непредусмотренным, но уже предъявляющим к нему новые требования.

Йенс Воруп настолько расширил свое хозяйство, что продуктивность его стала намного выше, чем при Эббе Фискере, а продажная стоимость хутора повысилась настолько, что по закладной он мог получить под него больше тысяч, чем Эббе Фискер во времена своей молодости получал сотен. И все же к закладам Йенсу Ворупу приходилось прибегать беспрерывно — хутор требовал все новых и новых капиталовложений. Агенты крупных капиталистов поначалу сами являлись к нему с предложением кредитов и ипотек. Они приезжали даже из-за границы и, помимо всего прочего, скупали и хутора. Несомненно, в Гамбурге, в Париже и в других городах имелись люди, жившие на то, что Йенс Воруп благодаря своему усердию и смекалке выжимал из хутора. Во всяком случае, так безустали твердил его шурин Нильс. Старик тоже смотрел на зятя как на человека, продавшегося в рабство; только он был слишком умен, чтобы заявлять об этом во всеуслышанье. В ответ Йенс только смеялся или снисходительно пожимал плечами.

— Неужто вы не понимаете, как важно привлекать в страну иноземный капитал? — говорил он, злясь на их тупость. — Прибыль-то идет нам, а не им! Погодите, время покажет, что я прав.

Много надо было терпенья для разговоров с ними! Сущие дети в экономических вопросах. А самое скверное, что и Мария начала проникаться их образом мыслей.

Он, Йенс Воруп, прав. Наука и прогресс, ей-богу, были на его стороне, а простодушным людям не след и мешаться в дела. И все-таки трудно, очень трудно приходилось Йенсу, силы его были напряжены до предела, и он постоянно рыскал в поисках новых доходов, новых удач! Ведь удачи могут повторяться; не надо только воображать, будто ты умнее, чем это есть на самом деле. Но, с другой стороны, существует и старая пословица: пока трава вырастет, корова издохнет!

Одно во всяком случае ясно: Йенс человек совсем другой породы, человек нового времени. «Болезнь века», как выражался старик Эббе, заразила и его — он стремился все превратить в деньги. Стоило ему заработать на сотню крон больше, чем он рассчитывал, как он уже заявлял: «Это проценты с двух тысяч крон», — и немедленно вкладывал их в хозяйство. «Придет день, и мы получим сто на сто, — уверял он. — Тут все равно как со стельной коровой: кормишь ее до отела, и ничего тебе на нее не жалко, потому что знаешь — скоро ей время придет».