– Вы к кому? В какую квартиру? – спросила девушка, и наваждение окончательно исчезло.

– Як Савельевым, – сказал Стас, отпустил дверь, и она грохнула так, что стены вздрогнули.

– Их нет, они в эвакуации, – ответила девушка и умолкла, выжидательно глядя на Стаса.

Старая семейная легенда на глазах становилась былью, девушка уже не смотрела на гостя изумленно, наоборот – кивала, отчего помпон на беретке неспешно покачивался в такт движениям. «Где я мог ее видеть?» – здесь в воспоминаниях образовался основательный пробел, картинка упорно не желала складываться.

– Я с фронта приехал, – принялся он излагать частично заготовленную еще в лесу под Вязьмой и окончательно оформившуюся в поезде легенду. – Меня в командировку отправили, я планировал у родственников остановиться…

Дальше, согласно легенде, он должен был предъявить алехинское удостоверение и потребовать ключи от квартиры Савельевых, но этого не потребовалось.

– Подождите, я сейчас отца позову. – Девушка обеими руками ухватилась за дверную ручку, потянула ее на себя. Стас пришел девушке на помощь, общими усилиями дверь открыли, девушка моментально пропала в полумраке подъезда, бросив Стаса в одиночестве. Каблуки стучали над головой, потом звук стих, хлопнула где-то дверь, Стас прошел немного вперед, осмотрелся.

Сушкин был человеком богатым и с большой фантазией. На полу мозаика из мелкой белой, коричневой и черной плитки, и плевать, что в ней полно выщерблин и не хватает фрагментов, выглядит она еще вполне пристойно, даже изящно. Под потолком тянется узкий лепной карниз, местами замазанный синей краской, как и сами кирпичные стены, и, если приглядеться, в скудном свете из полукруглого окошка над дверью можно увидеть, что многие кирпичи помечены клеймом. «Мокеевъ» – прочитал Стас, подошел к лестнице, присмотрелся – да, мрамор, как и было сказано. Края ступеней стерты так, что с непривычки можно и поскользнуться, в белый камень вмурованы кованые ажурные перила, выполненные с изрядным мастерством. Но и только – подъезд заставлен тяжелыми ящиками, вдоль стен лежат мешки с песком или чем-то вроде того, куда ни глянь – всюду ведра, лопаты, метлы, старый велосипед без колес, какие-то тряпки.

И пахло точно в погребе, картошкой, плесенью и почему-то табачным дымком. Стас обернулся, втянул в себя воздух – точно, курит кто-то, и даже не «Беломор», а нечто более забористое, может, и махорку. И замер на нижней ступеньке, невольно потянувшись к кобуре с Т» – в темноте появился еще кто-то, и это от него разило крепким табаком, и этот кто-то не шевелился, пялился на незнакомца. Глаза уже привыкли к темноте, и Стасу удалось разглядеть, что человек этот довольно высокий, но страшно сутулый, да еще и перекошен на один

бок, точно всю жизнь только тем и занимался, что таскал тяжести, отчего хребет повело на сторону. Светлые редкие волосы облепили узкую с вдавленными висками черепушку, светлые же глаза безразлично-изучающе поблескивают из-под редких бровей, подбородок выдается вперед, в желтых зубах дымит самокрутка.

Лет человеку под полтинник или около того, одет в темные полосатые штаны, заправленные в сапоги, и пиджак, сверху костлявые плечи прикрывает телогрейка. «Сынок поповский в доме жил» – мигом пришли на память слова бабки. Это он и есть, что ли, крапивное семя? Не похож, однако – волосы короткие, борода отсутствует, да еще и курит, как паровоз, неправославно как-то выходит. Хотя, может, так и должно выглядеть поповское дитятко на двадцать пятом году советской власти? Черт его знает. А папаша его в той самой церковке, ныне закрытой, стало быть, и служил, местных старушек окормляя. «Квартиру родительскую у него, правда, отобрали, но комнатенку то ли в подвале, то ли на чердаке оставили». Вот и свидеться довелось.

Хлопнула на втором этаже дверь, застучали каблуки, послышались голоса. Вниз по лестнице спускались двое – девушка, ее Стас узнал по голосу, и еще кто-то с ней, говоривший отрывисто и четко, хорошо поставленным голосом не терпящего возражений человека. И выглядел он соответствующе – высокий, плотный, властный, с залысинами на высоком лбу и черными быстрыми глазами. С налету потребовал документы, и принялся изучать удостоверение.

– Нет Савельевых, они в эвакуации, – проговорил он, не отрываясь от листка с подписями синими печатями.

– Знаю, они сейчас в Самаре, – сказал Стас, – еще в августе уехали.

Человек на миг оторвался от чтения документа, оглядел «лейтенанта» с головы до ног, дочитал напечатанные на машинке строчки, неспешно сложил бумагу по сгибам и вернул владельцу.

– Лаврушин, – представился он, – управдом. Можете обращаться сразу ко мне, если что. Я постоянно на месте, редко куда отлучаюсь, и от армии бронь имею. Вот, – он с усмешкой откинул полу накинутого на плечи пиджака, и Стас увидел согнутую в локте трехпалую правую руку управдома – мизинец и безымянный отсутствовали, от среднего пальца осталась половина.

– Несчастный случай на заводе, – пояснил Лаврушин, пряча искалеченную руку, посмотрел на девушку, потом на Стаса:

– А это Женя, моя дочь. Школу только закончила, в институт поступать собиралась, но какая теперь учеба…

Девушка улыбнулась Стасу, боком проскользнула мимо, толкнула дверь и выскочила на улицу. Лаврушин посмотрел дочери вслед, страдальчески поморщился на грохот двери, прикрикнул на застывшую у ящиков тень:

– Мартынов, сколько раз тебе говорил – не курить в доме! Пожар устроить хочешь? Я тебя сам знаешь куда устрою, если не прекратишь! Вали на улицу!