В. ПОЗНЕР: Ты, очевидно, полагал тогда, в девяносто первом, что уезжаешь надолго?

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Нет, я думал, что ненадолго, честно. Но все равно и сейчас уехал бы мгновенно в такой ситуации.

В. ПОЗНЕР: Ну, сейчас уже другое время. Ты все-таки проводишь там, если я не ошибаюсь, больше времени, чем в России.

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Нет, поровну. Я снимаю одну картину здесь, другую там.

В. ПОЗНЕР: Дом-то где?

A. КОНЧАЛОВСКИЙ: Дом там, где работаю. И там, где любят. А поскольку я езжу с семьей, то дом мой там, где моя семья и мои дети (у меня двое детей, которым 5 и 9 лет). Вот я знаю, что дети спят внизу, или наверху, или рядом — и это мой дом сегодня.

B. ПОЗНЕР: А ты не привязан к какому-то дому физическому? У тебя нет такого места, про которое ты говоришь: «здесь мне хорошо»?

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Я безусловно привязан к дому, в котором мы сейчас живем под Москвой, и где живут дети, — это материнский дом, в котором все комнаты как бы облучены мамой. Но мне достаточно иметь три фотографии и несколько книжек, которые должны быть открыты на определенном месте — и это будет уже мой дом. Я слишком много путешествую, люблю быть в разных точках мира. Но я терпеть не могу гостиницы, предпочитаю сразу что-то построить, хотя бы маленькое, но свое.

В. ПОЗНЕР: Почему Кончаловский-Михалков, а не просто Михалков?

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Ну, это старая история. По паспорту я Михалков. Но в то время, когда я решил работать в кино и стал печататься в «Искусстве и кино», мне казалось, что фамилия Михалков отнимает у меня что-то, боялся, что будут говорить: «Вот, папа помог». Я тогда вообще взял самую глупую фамилию — мой первый псевдоним был «Безухов». Я ведь был толстый, сто килограммов весил. Еще Бондарчук пробовал меня тогда, и мне в голову вступило, что я буду играть Безухова. Я был большой, мне было как раз столько лет, сколько Безухову — 25, а не 39 или 40, как Сергею тогда. Я решил, что очень похож на Безухова, и взял эту фамилию. Даже в «Комсомольской правде» у нас с Тарковским печатался сценарий, подписанный Тарковским и Безуховым. Идиот. Потом еще какая-то была фамилия, и после я решил взять мамину. Тем более что к тому времени я увлекся живописью Кончаловского, а в 1964 году выяснил, что у меня был двоюродный дед, о котором нельзя было говорить, — Дмитрий. Он ушел, остался за границей, писал замечательные философские вещи. Он создал замечательную книгу — «Пути России», которая на меня очень повлияла. Она в духе Бердяева, о том, что такое Россия и почему она такая.

В. ПОЗНЕР: Ты написал множество книг, и в некоторых подробно рассказываешь о своих близких отношениях с разными женщинами. Для чего? Это же такие личностные вещи.

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Ну, я умру — все будут знать. Хотя бы не надо будет ничего вспоминать. Я написал только о тех, кто был не замужем. О замужних женщинах там ни слова, а их тоже было достаточно. Вот ты сидишь с человеком, со своим хорошим знакомым, выпил немножко водки или вина, разговариваешь на какие-то темы — то ли это какие-то твои неприятности, то ли роман — ты рассказываешь об этом. И я разговаривал с читателем как со своим приятелем — в этом смысл. Мне хотелось написать все, что мне самому кажется интересным.

В. ПОЗНЕР: Журнал «GQ» составил рейтинг отечественных денди. Ты на почетном третьем месте. Приятно? Ты денди вообще?

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Ну, глупо говорить, что неприятно. А так смысла большого я в этом не вижу. Денди я себя не ощущаю, особенно смешно это в России. Как можно говорить здесь о денди, когда их из всего общества наберешь от силы пять сотых процента? И мне кажется, это выглядит довольно грустно. У нас все-таки со времен Петра I — я убежден в этом — начал складываться комплекс неполноценности перед Западом. Те люди, которые накрылись тонким плащом европейской цивилизации, их потомки — дворяне, все они страшно хотели быть похожими на европейцев. Но похожими внешне, по форме, а не по содержанию. И сегодня это, увы, обрело очень странные, даже экстравагантные формы. «Литтл Итали» — поселок, «Люксембург» — поселок, «Хайвей», «Фиш-хауз». Бабушки идут мимо и не понимают, что такое «хауз». Думают — «хаос». Я даже видел магазин, который назывался «Ткани. Энтропия». Клянусь! Красивое слово, говорящее о полном распаде. Все равно что в Лондоне или в Париже увидеть огромный щит с надписью: «Поселок «Литтл Монино»». Мне кажется, отсюда идет и желание быть этим денди. Что касается меня, я просто одеваюсь, как мне нравится. Я вообще не одеваюсь модно, не слежу за журналами, я даже снял фильм против этих журналов. Но они так считают — ради бога. Я не буду возмущаться и в суд не подам.

В. ПОЗНЕР: Чуть-чуть поговорим о кино. Вот твоя цитата: «В Америке мне больше не интересно, я не модный режиссер, я не гожусь для Голливуда. Так что мне в Америке делать нечего». Ты уже как бы ответил на этот вопрос: Америка — другая сегодня, нет твоего зрителя — правильно понимаю?

A. КОНЧАЛОВСКИЙ: Да. В Америке надо быть всегда модным. Если у тебя есть слава, то у тебя есть друзья, если у тебя успех — тебя все знают. Если у тебя провал — из друзей не остается никого. В Америке у меня был успех, пока были номинации на картины. Но я забылся и стал снимать даже в коммерческом отрезке — «Танго и Кэш» — авторское кино. И сразу вылетел. Если мне в Америке сейчас предложат картину, то я соглашусь только на своих условиях — так, как я делал «Одиссею», телевизионные фильмы я еще делаю.

B. ПОЗНЕР: Хорошо, а в России? В свое время председатель КГБ товарищ Семичастный сказал о твоем фильме «Ася Клячина, которая любила, да не вышла замуж» следующее: ««Асю Клячину» мог сделать только агент ЦРУ». Она лежала на полке много-много лет. Вернувшись в Россию, ты сделал фильм «Курочка Ряба», которая тоже была встречена, мягко говоря, не аплодисментами — ругали. Мол, ты искажаешь российскую душу, российскую деревню и так далее. Выходит, и Россия тебя не принимает, и Америка. А где принимают?

А. КОНЧАЛОВСКИЙ: Что значит «не принимают»? Нет! То же самое случилось с «Домом дураков», с «Глянцем». Я сказал бы так: зритель картины смотрит, а критика ругает. Так мое дело — снимать картины, и чтобы их, в частности, ругали. Чехов замечательно сказал: на одного умного приходится тысяча глупых, и эта тысяча заглушает. Что делать? Все равно надо делать те картины, которые хочется.

В. ПОЗНЕР: Года четыре тому назад ты рассказывал о том, что снимаешь цикл «Бремя власти» — о непопулярных решениях различных лидеров, исходивших из желания помочь своей стране. Ты перечислял некоторых: Андропов, Алиев, Тито, Ататюрк, Бисмарк, Столыпин, Ли Хуан Ю. Ты продолжаешь этот цикл сейчас?