— Вот человек, которого я понимаю и которому сочувствую, — повторял я про себя, — пока он говорил.

Настала минута молчания; затем я начал так:

— Вы говорили мне про прусского короля; скажите мне теперь, пожалуйста, что-нибудь об императоре.

Он.

Трудно в действительности вас удовлетворить. Он — молодой человек еще. Не знаю, ловок ли он, но до сей поры воды не замутил. Он известен только вторжением в Польшу и, признаюсь, из ваших честных соседей он, по моему мнению, менее всех бесчестен.

Ему, как соседу государя, стремящегося усилиться на чей бы то ни было счет и руководящегося в своих поступках лишь своей выгодой, нужно же было решить, чего держаться, и помешать двум другим поделить пирог между собою только.

Когда он кончил, я почувствовал, как крепнуть во мне его догадки, и как усиливаются мои опасение. Все предчувствия, которые овладели мною, когда отец обязал меня принять участие в движении, снова вырисовались, в моем воображении.

— Где быль у нас ум? — говорил я про себя. — Благодаря нам возгорелась несправедливая война; и мы же свирепостью довели наших противников до того, что они думают найти свое спасение в нашей гибели. При невозможности довериться нам, диссиденты прибегли к своей покровительнице; она высказалась за них. Мы, с своей стороны, молили о помощи турок, и наши честолюбивые соседи, пользуясь нашим расколом, двинулись нас грабить.

Я некоторое время быль погружен в эти грустные размышления. Наконец я пришел в себя и, чтобы скрыть от него произведенное ими на меня впечатление, вновь завязал разговор.

— Я размышлял, начал я, о том, что вы только что говорили, и конечно вы не представляетесь мне другом королей, судя по сделанной вами характеристике этих трех коронованных особ.

Он.

Предоставим лести пресмыкаться при дворах, ласкать слух королей, кадить мертвым для добродетели сердцам и продаваться за золото порокам. Никогда эта постыдная низость не загрязнит моей жизни.

Я презираю дурных государей, но, знайте, обожаю хороших. Да, солнце с высоты небес не видит ничего, по-моему, более священного на земле, как король добродетельный и мудрый. Но как мало таких! Едва в тысячелетие отыскиваются двое, способных загладить позор, которым остальные покрывают троны. Даже в воспеваемых всего более молвою не находишь ни добродетелей, ни талантов, ею прославляемых: тщетно их изучать, входить в их сущность, — каждую минуту ошибаешься в расчете.

Я.

Надо извинять государям.

Он.

Понимаю: всего-навсего совет потерпеть, когда жалуешься на их преступления или безумства. Забавный способ их восхвалять.

Я.

Вы не поняли моей мысли. Я не хочу оправдывать ни их преступлений, ни их безумств; я хочу только их извинить в виду трудности их ремесла.

Он.

Не слишком однако тягостного, судя по приемам, с которыми они берутся за дело. Верьте мне, они очень заботливо избегаюсь всех неприятных его сторон.

Я.

Но как же не пожалеть королей, когда им приходится возиться с толпою непослушных, развращенных лживых людей, доставляющих столько неприятностей тем, кто хочет ими править.

Он.

Вы сделали бы лучше, если бы сказали, что следует пожалеть людей, находящихся под управлением государей, почти всегда таких глупых и порочных.

Я.

Все же нужно спустить кое-что им: они — люди, и у каждого в этом мире; свои недостатки.

Он.

От царедворцев, министров, льстецов приняли народы это правило и повторяют его, как дураки. Нужно спустить кой-что государям.

Я вашего мнения, но только относительно их слабостей не влекущих за собой последствий, так как нельзя судить государей, как частных лиц, в виду влияния их малейших действий на общественное благосостояние.

Можно не требовать от них талантов, когда природа им их не дала. Но не следует ли их порицать, когда они отказываются восполнить недостаток их просвещением и упорствуют в своих идеях?

Они должны быть для своих народов примерами добрых нравов и добродетелей; разве можно извинять, когда они дают пример пороков, когда они являются первыми в совращении женщин, в развращении подданных?

Они должны все свое время отдавать государству: что же сказать в их оправдание, когда они проводят жизнь в праздности и неге, взвалив на недостойных министров все заботы о делах, или когда, урывая минутки от удовольствий, они пользуются ими на несчастие своих подданных?

Они только управляющие общественными доходами: как же их извинить, когда они делают себя их собственниками и расточают их с соблазнительной щедростью?