— Погоди, Романыч, не уходи. Я вот что спросить хотел… — снова путались слова и мысли, разбираться с ними было некогда, и Егор свалил все в кучу, вывалил единым дыханием, торопливо, точно боялся, что Роман передумает и уйдет.

— Ты прости меня, я не знал ничего, мне Игорь не говорил тогда, я поздно узнал, в тот день, ну, когда… того мужика в доме грохнули. Прости дурака, что ляпнул, не подумав. И деньги забери, я не возьму.

— Возьмешь, — тихо сказал Роман, — возьмешь, куда ты денешься. А что было, то было, за слова свои ты ответил, и не только за слова, мне твои извинения без надобности. Дурак ты, Чалов, правильно мать твоя говорила, добрый, честный, но дурак дураком. Ты не переживай, я все как надо сделал: опознал, бумаги оформил, и ее по-человечески похоронили, а не под табличкой с номером в общей могиле. В расчете мы с тобой, Егор, а деньги забери, пригодятся.

Снова накрыло стыдом, как ватным одеялом, Егор аж взмок, и горло перехватило, в точности как недавно у калитки. Вот уж действительно мешком по голове огрели, ни убавить ни прибавить. Вот кто к матери заходил, кто рядом с ней в тот черный день оказался, кто помог, кто сделал все вместо сына.

— Я Игоря просил, — пробормотал Егор, — он должен был… обещал.

— Ничего он тебе не должен, — отрезал Роман, — с какой стати? Ты в его доме мужика завалил, пусть паскуду редкостную, но грохнул же, а Игорь еще тебе должен остался? Но раз обещал, говоришь… Я вам не судья, ты за свое отвечать будешь, он за свое.

— Ошибочка вышла, — сказал Егор, — Я уже ответил, не сомневайся. Да только не за свое, за чужое, и Игорек мне должен, много должен. Он что — не сказал тебе?

И усмехнулся невольно: такого лица у приятеля он не видел давно, даже в «той» жизни узреть подобное сподобился, может, всего раз или два. Трудно было Романа удивить, а гляди ж ты, получилось, и это, граждане, только присказка, сказка впереди.

— Что — не сказал? — справился с собой тот. — Что именно? Он прискакал ко мне на работу после тех выходных, все ходил вокруг да около, спрашивал, знаю я что или нет. Я его послал сначала куда подальше: злой был да еще и мобильник потерял, потом, правда, менты отдали… Игорь еще поюлил, а потом давай расписывать красочно, как ты напился и мужику тому башку бутылкой проломил, раз врезал, два, три, он, Игорь, еле-еле тебя оттащил, а ты на него потом с ножом кидался, пришлось тебе в морду дать. Я и подумал: допился Чалов на радостях, что такую девку себе зачетную урвал, скоро женится и заживет с ней…

И умолк, глядя, как Егор улыбается. Странно было слышать все это, слова Романа не задели его, точно о ком другом говорил, об их общем знакомом, что надел глупостей, и теперь не знает, как отвертеться. Слушал и улыбался невольно, благодарил силы небесные и подземные, что все прошло, все закончилось, как зима, что кажется вечной, но тоже, огрызаясь напоследок, уходит в свой срок.

— Что скалишься? — неуверенно спросил Роман. — Что я тебе смешного сказал? За что купил, за то и продал. Что, по-твоему, не так все было? Не убивал ты того оленя многодетного?

— Все так, — сказал Егор, — подох папаш племенной, с твоим мобильником в кармане, между прочим. Так все и было, да только не я его бутылкой по голове успокоил, а Игорек, сучий потрох. Дядя этот мне в лоб заехал, я вырубился, а в себя пришел — тот уже готов, даже дышать перестал, Игорек же у нас врач, собственноручно смерть зафиксировал не отходя, как говорится, от кассы. А потом… в общем, так получилось, я его вину на себя взял. Ты ж помнишь, у него свадьба через два дня намечалась, кольца, гости, загс и все такое. Вот мы и договорились, пока ментов ждали — я за него на зону пойду, а он матери моей, если что, поможет, и Ритке…

И так легко стало, точно пол-литра шампанского в себя влил, голова пустая, мысли в ней радостные, никчемные, как перед праздником в детстве, радость, ну просто щенячья накрыла, восторг, переходящий в эйфорию. Егор качался на задних ножках стула и смотрел на Романа, а тот как сидел в обнимку со своей курткой, так и нахохлился, точно сова, неотрывно смотрел на Егора. Посидел, выпрямился, ухмыльнулся зло и пробормотал невнятно:

— Сука Игорек, ну и сука, паскудник мелкий, етить ж его мать. Он, кстати, в психушке своей теперь большое начальство — главврачом стал. А ты, Чалов, придурок, как есть придурок в чистом, незамутненном и дистиллированном виде. Тебя в Красную книгу надо занести как единственный выживший в дикой природе экземпляр. Мать вашу, почему ты мне тогда не сказал…

И схлынуло, ушло, как вода в половодье, напряжение, висевшее между ними, пронесло грозу, утащило за горизонт и там на якорь поставило, чтобы не возвращалась. Егор достал из шкафа коньяк, поставил на стол.

— Выпьем, — сказал он, — за живых и за мертвых. Сейчас. — Оперативно вымыл и вытер стопки, поставил рядом, полез в холодильник, прекрасно зная, что внутри пусто.

— Я за рулем, — Роман свинтил бутылке «голову» и разлил янтарную жидкость по стопкам, — да и хрен с ним, договорюсь, если что. Как не выпить, выпить надо. Убил ты меня, Чалов, я ж думал…

Что он там себе думал, Егор и так прекрасно знал, взял свою стопку, и первую выпили не чокаясь, поминая тех, кто ушел, оставив их наедине с этим миром. Потом по-быстрому оформили вторую, посидели, глядя друг на друга. Слишком много предстояло сказать друг другу, и времени на это было завались.

— У Игорька нашего все хорошо, — после третьей заговорил Роман, — он теперь за забором живет…

— Где, — не понял Егор, — где живет? Как я, что ли, три года?..

Роман с полминуты соображал, замотал головой, засмеялся, поперхнулся и, когда откашлялся, сообщил, что «за забором» в городе называют коттеджный поселок с вертолетной площадкой, откуда благородные господа, минуя пробки, вылетают утром на работу в Москву, а вечером возвращаются в домики под вековыми соснами. Егор слегка обалдел, но вида постарался не подавать: получалось, что у бывшего приятеля все не просто хорошо, а изумительно до неприличия, и откуда бы у заштатного психиатра такие деньги? Хотя он теперь главврач, но не на зарплату же себе хоромы там купил?