Далее в зале один, за другим появились три абсолютно незнакомых Егору мужика лет под сорок, хорошо одетых, уверенных в себе, спокойных, видно, что при деньгах, и все как один дружно заявили, что знают Чалова Е. С. с самого детства и с самой лучшей стороны. Более того, их давняя дружба до сих пор не угасла, и в тот злополучный день поименованный Чалов Е. С. на их глазах отверг предложение главврача психиатрической больницы Мартьянова И. В. употребить с ним алкоголь в рабочем кабинете последнего и поехал с ними троими в сауну, что располагается в сорока километрах от города. И если уважаемому судье угодно, то он совместно с присутствующим здесь господином из прокурорских сам может пойти и проверить, а также познакомиться с барышнями из персонала, что помогают состоятельным господам скоротать досуг. Возможно, и опросить этих самых барышень в привычной для них обстановке, и каждая подтвердит, что Чалов Е. С. в тот день находился на значительном отдалении от психиатрической больницы и к бойне в кабинете главврача ну никак не причастен.

Роман поглаживал свой гипс, смотрел то на свидетелей, то на адвоката, ходатайствовавшего о вызове очередного свидетеля, изъявившего готовность подтвердить свое тесное знакомство с подзащитным и подтвердить, что…

Но не потребовалось, судья ходатайство отверг, еще полистал дело и объявил, что приговор будет объявлен завтра. Пока надевали наручники, пока выводили, Егор успел перекинуться с Романом парой слов:

— Это что вообще? — хорошо скрывая потрясение, спросил тот.

— Свидетели, — ответил Егор, как проинструктировал его адвокат, и поехал в СИЗО ждать завтрашнего дня.

Оглашение отложили сначала на час, потом еще на полтора, потом в здании суда отключили свет, потом включили, и все началось уже к вечеру. Что там говорил судья, Егор не слушал, смотрел из-за решетки в окно на мощный солнечный луч, что падал на пол, на мокрую ветку березы за стеклом, на квадратик огромного, высокого синего неба, настоящего, весеннего, чистого, без единого облачка или дымки. Стоял, заложив руки за спину, смотрел, как луч на полу переползает по проходу между стульями, как подбирается он к прутьям «клетки», как оказывается внутри и падает на носки ботинок.

— …суд приговорил: оправдать Чалова Е. С. по предъявленному ему обвинению в совершении преступления за отсутствием в деянии состава преступления. Меру пресечения — заключение под стражу — отменить и освободить его в зале суда.

Он даже не сразу сообразил, что это значит, по-прежнему смотрел в окно и в себя пришел только от грохота железной двери. Конвойный распахнул ее, отошел в сторонку, Егор вышел из клетки и попал в лапы адвоката — донельзя довольный юноша вцепился обеими руками в его ладонь и горячо, от всего сердца поздравил с победой.

— Приговор будет у меня через неделю, — Егору казалось, что молодой человек сейчас прослезится, руку аккуратно выдернул и спросил:

— Может, объясните, наконец?

Адвокатскую радость как корова языком слизнула, он сухо распрощался и провалился с глаз долой, но Егору на это было плевать. К нему шел Роман, обнял, от избытка чувств огрел гипсом по спине, Егор охнул, и оба вышли из зала.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Роман. — Кто все эти люди? И что за бордель с отзывчивыми блядями на нашей территории — я впервые слышу.

— Сам не знаю, — Егор понимал, что его слова звучат глупее некуда, но отвечал честно. От пережитого даже голова чуть кружилась, стала пустой и легкой, хотелось не идти — бежать по длинному темному коридору суда, выбить плечом дверь и поскорее оказаться на улице.

Так и сделал, обогнал Романа, толкнул тяжеленную дверь, вылетел на крыльцо и чуть не ослеп — солнце било прямо в глаза. Ветер — теплый, свежий, — принес такие запахи, что Егор даже зажмурился и ухватился за перила. Весна била под дых, валила с ног прямо в лужи, огромные лужи, что растеклись по дороге, оглушала птичьими воплями и едва ли не под ногами, на последней ступеньке крыльца дрались воробьи, да так самозабвенно, что только перья летели. И на засевшего неподалеку кота плевали, и на собаку, остановившуюся полакать воды из лужи, и на машину, что не спеша проехала мимо и едва не задела драчунов колесами. И над всем этим небо, огромное, бесконечное, густая, живая синева, от которой слезятся глаза и смотреть вверх никак невозможно.

Роман кое-как справился с дверью, оказался рядом с Егором и глубоко вдохнул, пошевелил торчащими из гипса пальцами.

— Снимут скоро, — поделился он, — там перелом хитрый какой-то, на две недели дольше продержали, я уж озверел… Ладно, ты что дальше делать будешь?

«А черт его знает», — едва не сорвалось у Егора с языка, но решил промолчать, не портить такой славный денек. Зачем повторять очевидное — жить ему негде, идти некуда, работы нет, денег тоже, ничего нет, зато бок не болит и в голове ни одной здравой мысли. Не просто здравой — вообще ни одной, пусто в голове, зато настроение такое, точно хорошего коньяка граммов сто накатил.

Роман посматривал то на Егора, то на птичью драку у крыльца, посторонился, попуская в двери серьезного дядю, и только собрался что-то сказать, но передумал, знакомо, как всю жизнь это делал, ухмыльнулся. И продолжал многозначительно молчать, застегивал одной рукой «молнию» на куртке, тянул за «язычок» и посматривал то куда-то вдаль, то на Егора. Тот сначала ничего не понял, покрутил головой по сторонам, но ничего, кроме светлой машины, только что подъехавшей к зданию суда, не заметил. А Роман продолжал таинственно помалкивать, более того — быстро распрощался, наскоро пожал Егору руку и сбежал с крыльца.