Kristallnachtне была первой карательной операцией, разработанной государством против евреев. На самом деле ею завершился период бурного уличного насилия, сменившийся периодом холодного бюрократического угнетения. 28 июня 1938 года одна молодая еврейка из Берлина записала в своем дневнике:

И это не организованный погром. Просто в славный июньский денек берлинские антисемиты решили немного размяться. Однако Kristallnachtстала первым всенародным мероприятием такого рода, проведенным открыто, публично, на глазах немецких граждан. Оно началось в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, и хотя Kristallnachtчасто переводится как «Ночь разбитых витрин», что предполагает расколоченные стекла в принадлежащих евреям магазинах и безудержный грабеж, все обстояло в тысячу раз хуже. Стоящие теперь во главе упряжки уличные псы Гитлера, которые давно уже глухо рычали и, угрожающе ощетинившись, скалили зубы, наконец сорвались с цепи.

Уже десять лет, как бандиты и громилы нацистской партии и СС с нетерпением ждали возможности выпустить пар «на законных основаниях». Их прежние выходки в новом свете выглядели не более чем невинной шалостью. Раньше они были мелкими сошками, нижней ступенью в дьявольской иерархии, мечтавшими о крупных, невообразимых до поры злодеяниях. Kristallnachtпозволила всякому нацисту — великому сатане, подручному демону и ничтожному прихвостню — совершить посильные ему зверства. Приказы Гитлера и его раболепного прислужника Гиммлера мгновенно спускались по командной цепочке, заканчивающейся, как правило, местным полицейским начальником, который толковал поступившие сверху распоряжения как вздумается и рявкал команды рвущимся с поводка подчиненным. Некоторые получали приказ просто убивать мужчин-евреев, «производя как можно меньше шума», другие — разрушать местные синагоги. Беспредел прокатился по всей Германии. Поданный впоследствии одним из подразделений СС рапорт гласил: «Все отряды и их командиры получили огромное удовольствие от операции. Такие приказы надо бы отдавать почаще». Гав, гав, гав. Погром — будем называть вещи своими именами — длился двое, а местами и трое суток. Тысячи и тысячи евреев подверглись преследованию, их дома и магазины были разорены, имущество разграблено. Энтузиасты запугивали, избивали, бросали в тюрьмы, а подчас и убивали целые семьи. О размахе происходящего можно судить по тому, что в одной только Вене 680 евреев покончили с собой во время «Ночи разбитых витрин».

Многих британцев расправа с евреями привела в ужас. Оливер Литтлтон, будущий лорд Чандос, случайно оказался во Франкфурте 9 ноября 1938 года, в первую ночь Kristallnacht,и стал свидетелем сцен, которые «никогда не сотрутся из моей памяти». С того момента он проникся болезненной ненавистью к антисемитизму, вследствие чего помог трем еврейским друзьям тайно покинуть Германию и найти безопасное пристанище в Англии. Но британская элита редко разделяла его новообретенные взгляды. В этом Литтлтон убедился, предложив принять Исайю Берлина в члены своего клуба. Все проголосовали против. Виконт Крэнборн, будущий маркиз Солсбери, упрекал Льюиса Намье [25] за попытки облегчить европейским евреям въезд в Великобританию. Гарольд Макмиллан язвительно высмеивал их. Аристократия считала антисемитизм своим естественным правом.

После «Ночи разбитых витрин» ни один житель Германии, включая женщин, не мог оправдаться полным неведением. До того люди еще как-то пытались объяснять растущий антисемитизм Рейха демократической реакцией на широко распространенные предрассудки. Но свастики над входом в магазины евреев и драконовские меры по контролю за их передвижением, не говоря уже о бесчеловечном обращении с ними, были заметны каждому. У Евы — или ее родителей — вполне могли быть еврейские друзья, бежавшие за границу в страхе перед грядущими репрессиями. Даже от нее не укрылось бы, что что-топроисходит, хотя ей хватало благоразумия не задавать вопросов, и ни она, ни кто-либо другой еще не предвидел, во что выльются эти безобразные сцены. Но молчаливое согласие, а нередко и активное соучастие многих — пусть, надо подчеркнуть, и не всех — «порядочных» немцев в закручивании спирали нетерпимости, остракизма и жестокости уходит корнями в те самые ночи. Мало кто догадывался тогда, что с этого момента конвейер, запущенный для планомерного уничтожения немецких, австрийских, польских и прочих европейских евреев, уже невозможно остановить.

Нацистский геноцид носил характер стихийного бедствия. В итоге он стоил жизни как минимум трети от общего числа евреев Европы. Примерно такой же процент населения пал жертвой чумы в четырнадцатом веке. Когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, в Германии было около 561 тысячи жителей иудейского вероисповедания, что составляло 0,76 % всего населения, сосредоточенных по большей части в двух городах: Берлине и Франкфурте. В Мюнхене, столице баварской земли, проживало четыре тысячи евреев. В 1933 году сорок тысяч евреев покинули пределы Германии — самый крупный исход до 1938 года. К маю 1939 года в Германии осталось, по статистическим данным, 330 892 еврея, еще не бежавших в Англию или Америку. Почти половина из них — в Берлине и Вене. Однако только осенью 1941 года мелким чиновникам соответствующих инстанций стала окончательно ясна цель государственной политики — уничтожить всехевреев в Европе (или хотя бы максимум, сколько получится). Специального на то приказа Гитлер не отдавал — по крайней мере, обнаружить таковой не удалось, — хотя его желание истребить евреев давно было очевидным. Какая бы командная цепочка ни вела от ярого расизма к массовым убийствам, до конца войны не менее двухсот тысяч немецких евреев окончили жизнь в газовых камерах лагерей смерти. А если считать евреев всех европейских стран — то в тридцать разбольше. Высшие эшелоны нацистской партии никогда не считали затеянную бойню садизмом. Да, она проводилась систематически, но эго другое. Это эффективность.

Летом 1939 года Гитлер предложил логическое завершение программы эвтаназии, сообщив Борману и другим, что «считает целесообразным искоренение бесполезных пациентов с тяжелым умственным расстройством, что в результате позволит экономить на больницах, докторах и обслуживающем медицинском персонале». Искоренение.Коротко и ясно. Сбереженные средства пойдут на благо здоровым, продуктивным членам общества. «Отбраковка» необходима для очищения священного немецкого народа от разлагающих генетических дефектов. Чтобы вбить сию мысль в головы обывателей, устраивались экскурсии в приюты для калек и душевнобольных (вспомним шоу уродцев на рождественских ярмарках детства Евы). Зрителям позволяли показывать пальцами на сумасшедших и осыпать их насмешками, подобное поведение даже поощрялось. Десятки тысяч любопытных проходили по палатам и лабораториям, слушали псевдонаучные лекции о никчемности и неизлечимости сумасшедших. Это должно было убедить колеблющихся. Видите? Они же, по большому счету, и не люди вовсе. Без них будет лучше.

В тот октябрь Гитлер дал согласие на операцию с невинным кодовым названием Т4. Теперь докторам позволялось «даровать милосердную смерть» неизлечимым пациентам (попросту говоря, убивать их). Около семидесяти тысяч погибли таким образом за последующие два года, но итоговое число было значительно больше. Позже Гитлеру пришлось отменить Т4, но врачи нашли обходные пути, моря пациентов голодом и оставляя без присмотра в грязных постелях, пока те постепенно не угасали. Программа эвтаназии уничтожила четверть миллиона, если не триста тысяч физических и умственных инвалидов. Все происходило без лишнего шума, под руководством одетых в белые халаты докторов в больницах и лабораториях. Проверка, сколько еще убийств общественное мнение безропотно снесет — и потрудится ли вообще обратить на что-либо внимание.